Об удивительных вещах, но совершенно бестолково.
Чем больше мне в руки попадается произведений скандинавских авторов, тем чаще они ставят меня в тупик. Такое ощущение, что скандинавы возводят страдания в наивысший литературный культ, причём страдания именно моральные. Сколько персонажей ни встречала, все они только и делают, что упиваются своими мучениями. Не пытаются с ними бороться, как принято описывать в литературе, чтобы подавать пример сильных духом мужчин и женщин, а непременно погружаются в самую наичернейшую пучину скорби и душевных терзаний. И обязательно всё окрашено самыми глубокими цветами уныния, чтобы уж даже малейшего просвета для яркого лучика не оставить.
Если уж конкретно говорить о книге "Блаженны мёртвые", то её посыла я не поняла. Любить и ценить близких, пока они рядом? Сложно увидеть любовь к родным, когда люди с радостью избавлялись от воскресших родственников. Да и кому способны навевать светлые чувства полуразложившиеся трупы? Или мораль произведения в том, что нужно оставаться человечным даже по отношению к воскресшим мертвецам? Надо уметь преодолеть страх и отвращение (что я считаю вполне закономерной реакцией психически здорового человека) и помочь растерянным мертвякам обустроиться среди живых? М-да, Линдквист безусловно сумел поставить перед читателями сложную задачу. Однако, что автор на самом деле показал нового и впечатляющего, такого, чтобы не было жаль потраченного на чтение времени? Для меня ответ однозначен - НИЧЕГО.
Помню, какое сильное впечатление на меня произвела книга Аннабель Питчер " ", в которой прекрасно раскрыта тема, как важно вовремя суметь отпустить своих умерших родных. Вот там действительно чувствуешь и понимаешь, для чего автор поднимает столь тяжёлую тему. А "Блаженны мёртвые" - это сумбурное произведение с великолепной задумкой, но отвратительное в исполнении.
Безумно, до зубовного скрежета раздражала религиозно-фанатичная бабуля, вопящая о спасении душ. Да она сама с лёгкостью и без сожаления спихнула воскресшего мужа в руки властей, а потом возомнила себя избранной! Просто зашкаливающие двуличность и высокомерие. Конечно же, проще обратиться в сторону живых, чем попытаться понять и помочь растерянным мертвецам.
Фритьофу посвящается
Когда река повернётся в спять
Смерть — острая игла,
Заставляющая прозреть
И увидеть свет,
Освещавший всю нашу жизнь.
— Салют, команданте!
Хеннинг приподнял коробку с вином, адресуя приветствие мемориальной доске в асфальте. Пожухлая роза валялась на том самом месте, где шестнадцать лет назад был убит Улоф Пальме. Хеннинг присел на корточки и провел рукой по выпуклым буквам.
— Да, — произнес он, — дрянь наши дела. Слышь, Улоф, делишки-то дрянь.
Голова раскалывалась, но вино тут было ни при чем. Прохожие шли, уставившись в землю, кое-кто сжимал виски ладонями.
Этим вечером все, казалось, предвещало грозу, но накал и без того наэлектризованного воздуха лишь усиливался. Напряжение становилось невыносимым, а развязки все не предвиделось. Ни облачка на небе, ни грозового раската вдали. В воздухе же творилось что-то неладное, незримое магнитное поле словно душило вечерний город.
Казалось, подача электричества больше не зависела от работы электростанций — часов с девяти во всем Стокгольме было невозможно ни потушить свет, ни выключить электроприборы. Если выдергивали вилку, розетка угрожающе сыпала искрами, а между контактами носились электрические разряды, не давая прибору отключиться.
А магнитное поле все росло.
Голова Хеннинга раскалывалась, точно ее обмотали колючей проволокой под напряжением. Пульсирующая боль раздирала виски. Это напоминало изощренную пытку.
Мимо с воем промчалась «Скорая» — то ли по срочному вызову, то ли просто не отключалась сирена. Кое-где на обочине стояли машины с включенными двигателями.
Бывай, команданте!
Хеннинг поднял упаковку с вином, запрокинул голову и повернул краник. Красная струя плеснула по подбородку и потекла по шее, прежде чем он успел направить ее в рот. Он зажмурился, сделал пару жадных глотков. Капли вина уже стекали по груди, смешиваясь с потом.
Еще эта чертова жара!
Вот уже пару недель прогнозы метеослужб по всей стране показывали одни только ухмыляющиеся солнечные круги. Камни мостовых и зданий дышали жаром, накопившимся за день, — и даже сейчас, в одиннадцать ночи, на улице было градусов тридцать.
Кивнув на прощание покойному премьер-министру, Хеннинг направился в сторону Туннельгатан, по маршруту убийцы. Пластиковая ручка винной упаковки оборвалась, пока он выуживал ее из окна чьей-то машины, и теперь он шел, зажимая коробку под мышкой. Собственная голова казалась ему сейчас огромной, как воздушный шар, — он даже на всякий случай потрогал лоб.
На ощупь вроде бы все было в порядке, разве что пальцы его отекли от жары и вина.
Погодка, мать твою. Чертовщина какая-то.
Улица круто поднималась вверх. Ухватившись за перила, он преодолевал ступеньку за ступенькой, осторожно переставляя ноги. Каждый нетвердый шаг отзывался гулким звоном в голове, причиняя боль. Окна по обе стороны лестницы были распахнуты настежь, повсюду горел свет. Из некоторых квартир доносилась музыка.
В эту минуту Хеннинг мучительно жаждал темноты. Темноты и тишины. Ради одного этого стоило напиться до потери сознания.
Поднявшись по лестнице, он остановился перевести дух. Ему становилось все хуже — то ли он совсем расклеился, то ли сказывалась вся эта чертовщина с электричеством. Стук в висках сменила адская боль, пронизывающая мозг насквозь.
Нет, дело было явно не в нем.
Он заметил машину, наспех припаркованную у тротуара. Двигатель включен, водительская дверь распахнута, из динамиков — «Living Doll» на полную громкость. И водитель на корточках, прямо посреди улицы — обхватил голову руками и сидит.
Хеннинг зажмурился, затем снова открыл глаза.
Фритьофу посвящается
Пролог Когда река повернётся в спять
Смерть - острая игла,
Заставляющая прозреть
И увидеть свет,
Освещавший всю нашу жизнь.
Ева-Стина Бюггместар, «Трус».
Салют, команданте!
Хеннинг приподнял коробку с вином, адресуя приветствие мемориальной доске в асфальте. Пожухлая роза валялась на том самом месте, где шестнадцать лет назад был убит Улоф Пальме. Хеннинг присел на корточки и провел рукой по выпуклым буквам.
Да, - произнес он, - дрянь наши дела. Слышь, Улоф, делишки-то дрянь.
Голова раскалывалась, но вино тут было ни при чем. Прохожие шли, уставившись в землю, кое-кто сжимал виски ладонями.
Этим вечером все, казалось, предвещало грозу, но накал и без того наэлектризованного воздуха лишь усиливался. Напряжение становилось невыносимым, а развязки все не предвиделось. Ни облачка на небе, ни грозового раската вдали. В воздухе же творилось что-то неладное, незримое магнитное поле словно душило вечерний город.
Казалось, подача электричества больше не зависела от работы электростанций - часов с девяти во всем Стокгольме было невозможно ни потушить свет, ни выключить электроприборы. Если выдергивали вилку, розетка угрожающе сыпала искрами, а между контактами носились электрические разряды, не давая прибору отключиться.
А магнитное поле все росло.
Голова Хеннинга раскалывалась, точно ее обмотали колючей проволокой под напряжением. Пульсирующая боль раздирала виски. Это напоминало изощренную пытку.
Мимо с воем промчалась «Скорая» - то ли по срочному вызову, то ли просто не отключалась сирена. Кое-где на обочине стояли машины с включенными двигателями.
Бывай, команданте!
Хеннинг поднял упаковку с вином, запрокинул голову и повернул краник. Красная струя плеснула по подбородку и потекла по шее, прежде чем он успел направить ее в рот. Он зажмурился, сделал пару жадных глотков. Капли вина уже стекали по груди, смешиваясь с потом.
Еще эта чертова жара!
Вот уже пару недель прогнозы метеослужб по всей стране показывали одни только ухмыляющиеся солнечные круги. Камни мостовых и зданий дышали жаром, накопившимся за день, - и даже сейчас, в одиннадцать ночи, на улице было градусов тридцать.
Кивнув на прощание покойному премьер-министру, Хеннинг направился в сторону Туннельгатан, по маршруту убийцы. Пластиковая ручка винной упаковки оборвалась, пока он выуживал ее из окна чьей-то машины, и теперь он шел, зажимая коробку под мышкой. Собственная голова казалась ему сейчас огромной, как воздушный шар, - он даже на всякий случай потрогал лоб.
На ощупь вроде бы все было в порядке, разве что пальцы его отекли от жары и вина.
Погодка, мать твою. Чертовщина какая-то.
Улица круто поднималась вверх. Ухватившись за перила, он преодолевал ступеньку за ступенькой, осторожно переставляя ноги. Каждый нетвердый шаг отзывался гулким звоном в голове, причиняя боль. Окна по обе стороны лестницы были распахнуты настежь, повсюду горел свет. Из некоторых квартир доносилась музыка.
В эту минуту Хеннинг мучительно жаждал темноты. Темноты и тишины. Ради одного этого стоило напиться до потери сознания.
Поднявшись по лестнице, он остановился перевести дух. Ему становилось все хуже - то ли он совсем расклеился, то ли сказывалась вся эта чертовщина с электричеством. Стук в висках сменила адская боль, пронизывающая мозг насквозь.
Нет, дело было явно не в нем.
Он заметил машину, наспех припаркованную у тротуара. Двигатель включен, водительская дверь распахнута, из динамиков - «Living Doll» на полную громкость. И водитель на корточках, прямо посреди улицы - обхватил голову руками и сидит.
Хеннинг зажмурился, затем снова открыл глаза. Интересно, это ему кажется или свет в окнах действительно становится ярче?
Не к добру все это. Ох, не к добру.
Осторожно, шаг за шагом, он пересек Добельнсгатан и рухнул в тени каштанов кладбища св. Юханнеса. Идти дальше не было сил. Перед глазами все плыло, а в ушах жужжало, словно в кроне ветвей над ним вился пчелиный рой. Давление продолжало расти, голову сжимали невидимые тиски, как будто он вдруг оказался глубоко под водой. Из распахнутых окон доносились крики.
Ну вот и все. Конец.
Боль была нечеловеческой - подумать только, такой маленький череп - и столько боли. Еще чуть-чуть, и голова его лопнет, разорвавшись на тысячу кусков. Свет в окнах становился все ярче, тени каштановых листьев рисовали на его груди затейливые узоры. Хеннинг запрокинул лицо к небу и замер в ожидании неминуемого взрыва.
И все прошло.
Будто кто-то дернул рубильник. Раз - и все.
Головную боль как рукой сняло, пчелиное жужжание стихло. Все встало на свои места. Хеннинг открыл рот, пытаясь выдавить из себя хоть звук, может, даже молитву, но от долгого напряжения у него свело скулы.
Тишина. Темнота. Точка в небе, падающая вниз. Хеннинг заметил ее, лишь когда маленькая завитушка очутилась в миллиметре от его лица. Насекомое?.. Хеннинг вздохнул, наслаждаясь запахом сухой земли. Под затылком было что-то твердое и прохладное, и он слегка повернул голову, чтобы остудить щеку.
Мраморная плита. Он почувствовал щекой неровности камня. Буквы. Приподняв голову, он прочитал:
4.12.1918-18.7.1987
16.9.1925-16.6.2002
И дальше еще несколько имен. Семейный склеп. Карл, значит, муж, а Грета - сначала жена, потом вдова. Пятнадцать лет одиночества. Все ясно. Хеннинг представил себе маленькую седовласую старушку - вот она выползает из дома, опираясь на ходунок, а вот уже родные и близкие делят имущество после ее кончины.
Краем глаза он заметил какое-то движение и покосился на плиту. Гусеница. Белая, как сигаретный фильтр. Она так отчаянно извивалась на черном мраморе, что Хеннингу стало ее жаль, и он подтолкнул ее пальцем, чтобы стряхнуть в траву. Но гусеница осталась лежать на камне плиты.
Это еще что такое?..
Хеннинг присмотрелся и снова пошевелил ее пальцем. Она будто вросла в мрамор. Хеннинг достал из кармана брюк зажигалку, посветил. Гусеница уменьшалась на глазах. Хеннинг чуть ли не носом уткнулся в плиту, слегка подпалив волосы огнем зажигалки. Нет, гусеница не уменьшалась, она ввинчивалась в камень, и теперь на поверхности оставался лишь маленький хвостик.
Да нет, не может быть...
Блаженны мертвые, умирающие в Господе. Ей, говорит Дух, они успокоются от трудов своих, и дела их идут вслед за ними (Откр. 14, 13), - проповедует нам слово Божие.
Минуты нашей беседы с вами в день поминовения усопших мы посвящаем, мои дорогие, этим святым словам. Священное изречение, какое мы напомнили вам, побуждает нас подумать не только о них, уже вкусивших свой смертный час, но и о себе самих, живых, еще только приближающихся с каждым часом своей жизни к порогу смерти.
Смерть - это конец всем земным заботам, тревогам человека, земной суете, конец и многочисленным, нередко тяжким болезням и страданиям, каким мы подвергаемся так часто, можно сказать, в течение всей своей жизни. Мы еще с вами живы, мы путешествуем по земле, а они, мертвые, уже достигли Небесного Отечества. Мы, живые, еще плаваем по волнам житейским, а они уже вошли в тихую пристань вечной жизни. Мы еще в узах плоти своей, а они уже в свободе духа.
Все земные радости, земные скорби и земные приманки теперь для них - ничто. Телом они мертвы. Если бы около гроба с бездыханным телом усопшего рассыпать сокровища мира сего, холодные руки не протянутся за этими сокровищами. Никакие крики веселия и никакие рыдания не пробудят угаснувшего навсегда телесного слуха усопшего. Никакие горячие слезы не согреют холодное, бездыханное тело.
Смерть - мужу покой (Иова 3,23). Смерть - это покой телу человека. Но покой телу, какой наступает для каждого усопшего, не означает покоя души покинувшего землю нашего брата. Для них, наших усопших, нет радостей и скорбей земных, но у них есть свои радости и свои скорби в вечной жизни, куда они переселились бессмертной душой.
С какими скорбями вступает в вечную жизнь душа грешника, не раскаявшегося, лежавшего в своих грехах, не омывшего их благодатью покаяния, забывшего и о Боге, и о своей бессмертной душе! И какая радость, какое счастье, какое утешение - удел той преданной Господу души, которая готовила себя к жизни будущего века и перешла туда, в страну нескончаемой жизни, с верой и своей доброй христианской жизнью!
Вот почему и говорит нам слово Божие: Блаженны мертвые, умирающие в Господе . Не сказало слово Божие: Блаженны мертвые , но добавляет: умирающие в Господе . Перейдя в жизнь, не знающую конца, они вошли в Дом своего Небесного Отца.
Умирающий в Господе - это тот, кто в своей земной жизни устремлялся душой к Богу, кто жил верой в Него, нашего Сладчайшего Спасителя и Небесного Отца. Он веровал в Него, как в Источник жизни нашей, Который подает нам бесчисленные блага и в числе их - одно из первых и самых драгоценных благ - земную жизнь для приготовления к жизни вечной. Он с этой верой и переступил порог смерти.
Встречающий смерть с миром в душе любил Господа, в дни своей земной жизни, всеми силами своей души и сердца. Он желал жить так, как Господь велит нам жить; стремился к тому, чтобы Господь воцарился в его душе, чтобы Он Сам управлял его мыслями, его чувствами, его желаниями. Такой любовью любит своего Господа истинный христианин.
Оканчивает свой земной путь в Господе тот, кто, исполняя заповедь Христову о любви к ближнему, спешил, пока шел этим земным путем, отереть слезы плачущему, помочь неимущему, от всего сердца прощал обиды, огорчения, оскорбления, никогда не платил за добро злом, не отвечал на зло злом. Целью его жизни было сделать как можно больше добра людям. О таком человеке и враг его не мог бы оказать иначе, чем сказал Саул пророку Давиду, будучи злейшим его врагом: "Ты правее меня, ибо ты воздал мне добром, а я воздавал тебе злом" (1 Царств 24, 18).
Достойно вступает в вечную жизнь тот, кто, по заповеди Христовой, искал прежде всего Царства Божьего и Правды Его. Он никогда не забывал о своей бессмертной душе, питая ее Божественной духовной пищей. Среди своих житейских трудов и забот он всегда помнил, что первой его мыслью, первым его желанием, первым его действием должно быть спасение души, чтобы бессмертная душа предстала пред Лицом Божиим готовой к вечной жизни, чтобы уйти туда верным Господу рабом, верным и преисполненным благодарной ответной любви сыном Небесного Отца.
Переходит от смерти в живот (Ио. 5, 24) тот христианин, кто был послушен Святой Церкви, по ее зову приходил в святой храм Божий, любил святые праздники, верующей душой переживал священные события, воспоминаемые в дни наших великих праздников, почитал угодников Божиих, в храме благоговейно внимал словам молитв, словам Божественного Евангелия Господа нашего Иисуса Христа и пастырской проповеди.
Жаждущий умереть истинным христианином - в течение всей своей жизни ищет у ног Христовых оправдания своим беззакониям и греховным сквернам, не откладывает покаяния во грехах на неведомое для него "завтра". Он умеет плакать о своих падениях, оскорбляющих святость и любовь к нему Небесного Отца. Со страхом, верой и любовью он принимает Святые Тайны Христовы, как залог вечной жизни и нашего вечного, никогда не прекращающегося в жизни будущего века, общения со Сладчайшим Господом.
Умирает в Господе тот, кто - если благословляет ему Господь умирать в сознании - призывает служителя Христовой Церкви и напутствует себя последним напутствием, прощаясь с земной жизнью, стоя у таинственного порога смерти, через который неизбежно все мы переступим, когда придет для каждого из нас этот последний час.
Умирающий в Господе - блажен, говорит нам слово Божие.
Когда бы Господь ни восхитил душу его к Себе, - в глубокой ли человеческой старости, в расцвете ли земной жизни; пройдет ли этот человек через долгие жизненные испытания, болезни и скорби или еще не успеет вкусить страданий и искушений; будет ли умирать, окруженный своими близкими и родными, как бы на руках самых дорогих ему людей, или, может быть, Господь пошлет человеку смерть вдали от всех, покинутому всеми и оставленному без всяких забот, может быть, среди тяжких мучений, от которых никто не мог его спасти или их облегчить,- тот, кто прожил в Господе свою жизнь, умирая, скажет своим верующим сердцем: "Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко!"
Скажет такой раб Божий в своем сердце: "Ты, Господи, выводишь душу мою из телесной темницы, берешь ее к Себе из страны плача, слез и скорбей туда, где нет ни воздыханий, ни болезней, ни печалей. Ты призываешь мою душу к Себе, чтобы я увидел Тебя там и поклонился там Тебе перед Твоим Пречистым Ликом. Да будет благая воля Твоя!"
И этой крепкой надеждой на свою встречу с Господом и надеждой на то, что Господь помилует его в Своем Вечном Жилище, он усладит и страшный час своей смерти.
А, может быть, скажет кто-нибудь из вас, мои дорогие: для того, чтобы так умереть - с миром, с радостью,- надо быть святым, надо достичь вершин святости. А как же быть нам, немощным, грешным, каждый день впадающим в новые и новые согрешения? Вот что, дорогие: есть большая разница между падающим и остающимся лежать в грехах своих и между падающим, но встающим опять из ямы своего падения. Слово Божие говорит нам, что и праведник семь раз падает на дню, но, падая, он встает (Притч. 24, 16) и сила Божия подкрепляет его.
Некогда Иуда согрешил тяжким смертным грехом. Он оказался в сетях, в плену у диавола, врага человеческого рода. Но Иуда не сделал попытки разорвать слезами покаяния те диавольские сети, какими опутал его исконный враг нашего спасения. Он не покаялся и погиб вечной смертью, удавившись.
Апостол Петр трижды отрекся от своего Господа, своего Божественного Учителя, отрекся - и сразу заплакал слезами покаяния. Эти слезы спасли его от погибели; они привлекли к нему любовь и благоволение Христовы. Укрепляемый благодатью Духа Святаго, апостол Петр стал Первоверховным апостолом нашей Святой Церкви, великим носителем святости о Господе.
Можно ли нам прожить свою жизнь безгрешно? Нет. Ни один человек "жив будет и не согрешит". Но надо бояться греха, надо торопиться от него отойти, потому что грех ведет к вечной погибели.
Может ли кто из нас сказать, что он исполнит в своей жизни все заповеди Божий? Нет. Невидимый враг нашего спасения подстерегает душу человека на каждом шагу, чтобы толкнуть ее ко греху. Но если мы не можем оставаться безгрешными, мы можем и должны, любя заповеди Божий, всей душой желать этими заповедями Божиими жить, их исполнять в своей жизни.
Можем ли мы сказать, что останемся чистыми до конца своих дней? Нет. Но мы должны любить чистоту, к ней стремиться, чтобы свое сердце и душу не оставлять в греховной грязи, в рабстве у диавола, который только того и хочет, чтобы погубить навеки бессмертную душу человека, ибо он, - как говорит святой апостол, - как рыкающий лев, ищет, кого поглотить (I Петр. 5, 8), и, кого найдет, подчиняет себе.
Нет и не может быть безгрешного человека,- один Бог без греха. Но мы должны в своих грехах приносить Богу покаяние. Для того и оставил Господь святое таинство покаяния, чтобы чаще омывалась от своих греховных скверн наша бессмертная душа. Для того и учредил Господь святое таинство причащения, чтобы, питаясь Божественным Телом и Кровью, мы через это были маленькими листочками и веточками на Виноградной Лозе, с какой Себя сравнил Господь Иисус Христос (Ин. 15, 1-6); чтобы мы насыщались от Него соками благодати Божией, укрепляющей на борьбу с грехами, дающей силы и крепость переносить греховные искушения, поборать все козни диавола, отца всякого греха (Ин. 8, 44).
Послушайте, что говорит св. Иоанн Златоуст, этот великий учитель четвертого века христианства, размышляя над словами Христовыми: "Блаженны рабы те, которых господин, пришед, найдет бодрствующими" (Лк. 12, 37). Вот слова Златоуста: "Бодрствовать над своим сердцем христианину надо всегда. Если мы стремимся всей душой исполнить заветы Христовы, всем сердцем хотим уберечь себя от греха, желаем принести Господу искреннее слезное покаяние, очищающее нашу скверную душу, но не успеем всего этого сделать и смерть подойдет к нам внезапно,- Господь и эти наши намерения, и эти неисполненные наши порывы примет с любовью, ибо Он и намерения, и добрые желания сердца приветствует". Так проповедует нам св. Иоанн Златоуст и в своем огненном слове в святую ночь Пасхи Христовой.
Только нельзя быть беспечным ни одного дня своей земной жизни. Нельзя оставаться ленивыми рабами, которые забывают или не хотят себе напомнить о грядущей смерти, изо дня в день остаются со своими грехами, со своей слабой верой, некрепкой надеждой, не твердой и не верной любовью к Богу. Верному рабу Божьему надо эту веру укреплять, эту любовь сделать горячей. Нужно торопиться - жизнь так коротка - возможно больше посеять в своей земной жизни добрых дел, чтобы эти добрые дела ушли туда, в вечную жизнь, еще прежде нас и там встречали нас, когда мы своей бессмертной душой будем проходить путь посмертных мытарств и ангелом-хранителем своим будем приведены на суд Небесного Отца и Всеправедного Судии.
И вот, кто живет с Господом, оплакивает свои грехопадения, всегда напоминая себе о том, что он перейдет из этой жизни в иную, к которой должен готовиться каждый день; кто в копилку для добрых дел вкладывает изо дня в день хотя бы малые свои добрые дела; приходит в храм Божий за очищающей благодатью Христовой; с благоговейным трепетом приступает к Святой Чаше; кто искупает свои грехи чистою жизнью и посильными подвигами во имя Христово; кто, может быть, и хромыми, спотыкающимися ногами, но таким верным путем идет в Царство будущей жизни,- тот идет к своему Небесному Отцу блаженным, умирающим в Господе.
О том, что мы должны умирать в Господе, напоминают нам, дорогие мои, все святые угодники, со славою прошедшие свой земной путь. Напоминают об этом все рабы Божий, наши благочестивые предки, которые умели жить по-Божьи и умирали с Господом в сердце. И мы должны научиться жить так, чтобы так и умирать: ведь наша земная жизнь - это только мгновение по сравнению с той вечностью, какая раскроется перед каждым из нас.
Спасти свою душу от вечной погибели, привести ее туда, где празднуется вечная Пасха Христова, где верные рабы Божий, верные дети своего Отца, одной ликующей семьей прославляют своего Господа и имеют радость Ему поклоняться и не разлучаться с Ним никогда,- это же, дорогие мои, бесценное, ни с чем не сравнимое, счастье!
Да не постыдится, да не посрамится, да не отвергается Господом никто из нас, когда Он будет воздавать каждому по делам его!
Милостью Божией и помощью Божией, силою и действием Святаго Духа, обитающего в истинно православной душе, дни нашей земной жизни да соделают нас достойными войти в отверстые врата Царства Небесного.
А всех тех, кто с верою и надеждой на милосердие Божие ушел в вечность, да упокоит Господь в Своем Небесном Доме!
Митрополит Николай Ярушевич
Журнал Московской Патриархии, 1950, N10
