Николай Некрасов — Современники: Стих. Поэма «Современники». Построение, сюжет, основные герои, смысл «Современник» - орган революционной демократии

Никола́й Алексе́евич Некра́сов (28 ноября () (18211210 ) , - 27 декабря 1877 ( ), ) - , писатель и публицист.

Рождение

Принадлежал к дворянской, некогда богатой семье (в наше время - ); родился в Винницком уезде, где в то время квартировал полк, в котором служил отец Некрасова. Это был человек, много испытавший на своём веку. Его не миновала семейная слабость Некрасовых - любовь к картам (Сергей Некрасов, дед поэта, проиграл в карты почти всё состояние). В жизни поэта картам тоже принадлежала большая роль, но он играл счастливо и часто говорил, что судьба делает только должное, возвращая роду через внука то, что отняла через деда. Человек увлекающийся и страстный, Алексей Сергеевич Некрасов очень нравился женщинам. Его полюбила Елена Андреевна Закревская, дочь богатого посессионера . Родители не соглашались выдать прекрасно воспитанную дочь за небогатого, малообразованного армейского офицера; брак состоялся без их согласия. Он не был счастлив. Обращаясь к воспоминаниям детства, поэт всегда говорил о матери как о страдалице, жертве грубой и развратной среды. В целом ряде стихотворений, особенно в «Последних песнях», в поэме «Мать» и в «Рыцаре на час», Некрасов нарисовал светлый образ той, которая скрасила своей благородной личностью непривлекательную обстановку его детства. Обаяние воспоминаний о матери сказалось в творчестве Некрасова необыкновенным участием его к женской доле. Никто из русских поэтов не сделал столько для жён и матерей, как именно суровый и «мнимо-чёрствый» представитель «музы мести и печали».

Ранние годы

Марка СССР, 1971 г.

Детство Некрасова протекло в родовом имении Некрасовых, деревне Грешнёве Ярославской губернии и уезда, куда отец Алексей Сергеевич Некрасов (1788-1862), выйдя в отставку, переселился. Огромная семья (у Некрасова было 13 братьев и сестёр [в живых осталось лишь трое - двое братьев и сестра]), запущенные дела и ряд процессов по имению заставили отца Некрасова взять место . Во время разъездов он часто брал с собой маленького Николая, а прибытие исправника в деревню всегда знаменует собой что-нибудь невесёлое: мёртвое тело, выбивание недоимок и т. п. - и много, таким образом, залегло в чуткую душу мальчика печальных картин народного горя.

Похороны Некрасова, сами собой устроившиеся без всякой организации, были первым случаем всенародной отдачи последних почестей писателю. Уже на самых похоронах Некрасова завязался или, вернее, продолжался бесплодный спор о соотношении между ним и двумя величайшими представителями русской поэзии - и . , сказавший несколько слов у открытой могилы Некрасова, поставил (с известными оговорками) эти имена рядом, но несколько молодых голосов прервали его криками: «Некрасов выше Пушкина и Лермонтова». Спор перешёл в печать: одни поддерживали мнение молодых энтузиастов, другие указывали на то, что Пушкин и Лермонтов были выразителями всего русского общества, а Некрасов - одного только «кружка»; наконец, третьи с негодованием отвергали самую мысль о параллели между творчеством, доведшим русский стих до вершины художественного совершенства, и «неуклюжим» стихом Некрасова, будто бы лишённым всякого художественного значения.

Значение творчества

Все эти точки зрения не односторонни. Значение Некрасова есть результат целого ряда условий, создавших как его обаяние, так и те ожесточенные нападки, которым он подвергался и при жизни, и после смерти. С точки зрения изящества стиха Некрасов не только не может быть поставлен рядом с и Лермонтовым, но уступает даже некоторым второстепенным поэтам. Ни у кого из больших русских поэтов наших нет такого количества прямо плохих со всех точек зрения стихов; многие стихотворения он сам завещал не включать в собрание его сочинений.

Некрасов не выдержан даже в своих шедеврах: и в них вдруг резнет ухо прозаический, вялый и неловкий стих. Между стихотворцами «гражданского» направления есть поэты, гораздо выше стоящие Некрасова по технике: изящен, - прямо виртуоз стиха.

Но именно сравнение с этими поэтами, не уступавшими Некрасову и в «либерализме», показывает, что не в одних гражданских чувствах тайна огромного, до тех пор небывалого влияния, которое поэзия Некрасова оказала на ряд русских поколений. Источник его в том, что, не всегда достигая внешних проявлений художественности, Некрасов ни одному из величайших художников русского слова не уступает в силе. С какой бы стороны ни подойти к Некрасову, он никогда не оставляет равнодушным и всегда волнует.

И если понимать «художество» как сумму впечатлений, приводящих к конечному эффекту, то Некрасов художник глубокий: он выразил настроение одного из самых замечательных моментов русской исторической жизни. Главный источник силы, достигнутой Некрасов, - как раз в том, что противники, становясь на узко эстетическую точку зрения, особенно ставили ему в укор - в его «односторонности». Только эта односторонность и гармонировала вполне с напевом «неласковой и печальной» музы, к голосу которой Некрасов прислушивался с первых моментов своего сознательного существования.

Первая по времени большая поэма Некрасов, «Саша», открывающаяся великолепным лирическим вступлением - песнью радости о возвращении на родину, - принадлежит к лучшим изображениям заеденных рефлексией людей , людей, которые «по свету рыщут, дела себе исполинского ищут, благо наследье богатых отцов освободило от малых трудов», которым «любовь голову больше волнует - не кровь», у которых «что книга последняя скажет, то на душе сверху и ляжет». Написанная раньше Тургеневского «Рудина», Некрасовская «Саша» (), в лице героя поэмы Агарина, первая отметила многие существеннейшие черты рудинского типа.

В лице героини, Саши, Некрасов тоже раньше Тургенева вывел стремящуюся к свету натуру, основными очертаниями своей психологии напоминающую Елену из «Накануне». Поэма «Несчастные» () разбросана и пестра, а потому недостаточно ясна в первой части; но во второй, где в лице сосланного за необычное преступление Крота Некрасов, отчасти, вывел Достоевского, есть сильные и выразительные.

Ожесточенный певец горя и страданий совершенно преображался, становился удивительно нежным, мягким, незлобивым, как только дело касалось женщин и детей. Позднейший народный эпос Некрасова - написанная крайне оригинальным размером огромная поэма « » ( -) уже по одним своим размерам (около 5000 стихов) не могла вполне удаться автору.

В ней немало балагурства, немало антихудожественного преувеличения и сгущения красок, но есть и множество мест поразительной силы и меткости выражения. Лучшее в поэме - отдельные, эпизодически вставленные песни и баллады. Ими особенно богата лучшая, последняя часть поэмы - «Пир на весь мир», заканчивающаяся знаменитыми словами: «ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь» и бодрым возгласом: «в рабстве спасенное сердце свободное, золото, золото, сердце народное». Не вполне выдержана и другая поэма Некрасов - «Русские женщины» ( -), но конец её - свидание Волконской с мужем в руднике - принадлежит к трогательнейшим сценам всей русской литературы.

Лиризм Некрасова возник на благодарной почве жгучих и сильных страстей, им владевших, и искреннего сознания своего нравственного несовершенства. До известной степени живую душу спасли в Некрасове именно его «вины», о которых он часто говорил, обращаясь к портретам друзей, «укоризненно со стен» на него смотревших. Его нравственные недочеты давали ему живой и непосредственный источник порывистой любви и жажды очищения.

Сила призывов Некрасова психологически объясняется тем, что он творил в минуты искреннейшего покаяния. Ни у кого из наших писателей покаяние не играло такой выдающейся роли, как у Некрасова. Он единственный русский поэт, у которого развита эта чисто-русская черта. Кто заставлял этого «практика» с такой силой говорить о своих нравственных падениях, зачем надо было выставлять себя с такой невыгодной стороны и косвенно подтверждать сплетни и россказни? Но, очевидно, это было сильнее его. Поэт побеждал практического человека; он чувствовал, что покаяние вызывает лучшие перлы со дна его души и - отдавался всецело душевному порыву. Зато покаянию и обязан Некрасов лучшим своим произведением - «Рыцарь на час», которого одного было бы достаточно для создания первоклассной поэтической репутации. И знаменитый «Влас» тоже вышел из настроения, глубоко прочувствовавшего очищающую силу покаяния. Сюда же примыкает и великолепное стихотворение «Когда из мрака заблуждения я душу падшую воззвал», о котором с восторгом отзывались даже такие мало расположенные к Некрасову критики, как Алмазов и

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЮБИЛЯРЫ И ТРИУМФАТОРЫ

Я книгу взял, восстав от сна,
И прочитал я в ней:
«Бывали хуже времена,
Но не было подлей».

Швырнул далеко книгу я.
Ужели мы с тобой
Такого века сыновья,
О друг-читатель мой?..

Конечно, нет! Конечно, нет!
Клевещет наш зоил.
Лакей принес пучок газет;
Я жадно их раскрыл,

Минуя кражу и пожар
И ряд самоубийц,
Встречаю слово «юбиляр»,
Читаю список лиц,

Стяжавших лавры. Счета нет!
Стипендия… медаль…
Аренда… памятник… обед…
Обед… обед… О, враль!

Протри глаза!.. Иду к друзьям:
Готовит спич один,
Другой десяток телеграмм —
В Москву, в Рязань, в Тульчин.

Пошел я с ним «на телеграф».
Лакеи, кучера,
Депеши кверху приподняв,
Толпились там с утра.

Мелькают крупные слова:
«Герою много лет…»,
«Ликуй, Орел!..», «Гордись, Москва!..»
«Бердичеву привет…»

Немало тут «друзей добра»,
«Отцов» не перечесть,
А вот листок: одно -«Ура!..»
Пора, однако, есть.

Я пришел в трактир и тоже
Счет теряю торжествам.
Книга дерзкая! за что же
Ты укор послала нам?..

У Дюссо готовят славно
Юбилейные столы;
Там обедают издавна
Триумфаторы-орлы.
Посмотрите — что за рыба!
Еле внес ее лакей.
Слышно «русское спасибо»
Из отворенных дверей.
Заказав бульон и дичи,
Коридором я брожу;
Дверь растворят — слышу спичи,
На пирующих гляжу:
Люди заняты в трактирах,
Не мешают… я и рад…

В первой зале все в мундирах,
В белых галстуках стоят.
Юбиляр-администратор
Древен, весь шитьем залит,
Две звезды… Ему оратор,
Тоже старец, говорит:
«Ты на страже государства,
Как стоокий Аргус, бдил,
Но, преследуя коварство,
Добродетель ты щадил.
Голова твоя седая
Не запятнана стыдом:
Дальним краем управляя,
Не был ты его бичом.
В то же время населенья
Ты потворством не растлил,
Не довел до разоренья,
Пищи, крова не лишил!
Ты до собственности частной,
До казенного добра
Не простер руки всевластной —
Благодарность и… ура!…»

Вдруг курьер вошел, сияя,
Засиял и юбиляр.
Юбиляру, поздравляя,
Поднесли достойный дар.

Речь долго, долго длилась,
Расплакался старик…
Я сделал шаг… открылась
Другая дверь — на миг,
И тут героя чтили,
Кричали:»Много лет!»
Герою подносили
Магницкого портрет:
«Крамольники лукавы,
Рази — и не жалей!»

Исчезла сцена славы —
Захлопнул дверь лакей…

На столе лежат «подарки»,
В Петербурге лучших нет.
Две брильянтовые арки —
Восхитительный браслет!
Бриллиантовые звезды…
Чудо!.. Несколько ребят
С упоением невесты
На сокровища глядят.
(Были тут и лицеисты,
И пажи, и юнкера,
И незрелые юристы,
И купцов… et caetera.)

«Чудо!- дядька их почтенный
Восклицает, князь Иван,
И, летами удрученный,
Упадает на диван…

Князь Иван — колосс по брюху,
Руки — род пуховика,
Пьедесталом служит уху
Ожиревшая щека.
По устройству верхней губы
Он — бульдог; с оскалом зубы,
Под гребенку волоса
И добрейшие глаза.
Он — известный объедало,
Говорит умно,
Словно в бочку из-под сала
Льет в себя вино.
Дома редко пребывает,
До шестидесяти лет
Водевили посещает,
Оперетку и балет.
У него друзья — кадеты,
Именитый дед его
Был шутом Елизаветы,
Сам он — ровно ничего.
Презирает аксельбанты,
Не охотник до чинов.
Унаследовав таланты
Исторических шутов,
С языком своим проворным,
С дерзким смехом, в век иной
Был бы он шутом придворным,
А теперь он — шут простой.

«Да! дары такие редки!-
Восклицает князь Иван.-
Надо спрыснуть… спрыснуть, детки!..
Наливай полней стакан!..
Нет, постой! В начале пира
Совершим один обряд:
Перед нами нет кумира,
Но… и камни говорят!
Эта брошка приютится
У богини на груди,
Значит, должно преклониться
Перед нею… Подходи!..»

И почтительно к алмазам
Приложился князь Иван,
И потом уж выпил разом
Свой вместительный стакан.
И, вослед за командиром,
Приложилися юнцы
К бриллиантам и сафирам…

«На колени, молодцы!
Гимн!..»

Глядит умильным взором
Старый шут на небеса,
И поют согласным хором
Молодые голоса:

Мадонны лик,
Взор херувима…
Мадам Жюдик
Непостижима!

Жизнь наша — пуф,
Пустей ореха,
Заехать в Буфф —
Одна утеха.

Восторга крик,
Порыв блаженства…
Мадам Жюдик
Верх совершенства!

Военный пир… военный спор…
Не знаю, кто тут триумфатор.
«Аничков — вор! Мордвинов — вор!-
Кричит увлекшийся оратор.-
Милютин ваш — не патриот,
А просто карбонарий ярый!
Куда он армию ведет?..
Нет! лучше был порядок старый!
Солдата в палки ставь — и знай,
Что только палка бьет пороки!
Читай историю, читай!
Благие в ней найдешь уроки:
Где страх начальства, там и честь.
А страх без палки — скоротечен.
Пусть целый день не мог присесть
Солдат, порядочно посечен,
Пускай он ночью оставлял
Кровавый след на жестком ложе,
Не он ли в битвах доказал,
Что был небитого дороже?»

«…Первоприсутствуя в сенате,
Радел ли ты о меньшем брате?
Всегда ли ты служил добру?
Всегда ли к истине стремился?..»

«Позвольте-с!»
Я посторонился
И дал дорогу осетру…

Большая зала… шума нет…
Ученое собранье,
Агрономический обед,
Вернее — заседанье.
Встает известный агроном,
Член общества — Коленов
(Докладчик пасмурен лицом,
Печальны лица членов).
Он говорит: «Я посвятил
Досуг мой скотоводству,
Я восемь лет в Тироле жил,
Поверив превосходству
Швейцарских, английских пород,
В отечестве любезном
Старался я улучшить скот
И думал быть полезным.
Увы! напрасная мечта!
Убил я даром годы:
Соломы мало для скота
Улучшенной породы!
В крови у русской клячи есть
Привычка золотая:
«Работать много, мало есть»-
Основа вековая!
Печальный вид: голодный конь
На почве истощенной,
С голодным пахарем… А тронь
Рукой непосвященной —
Еще печальней что-нибудь
Получится в итоге…
Покинул я опасный путь,
Увы! на полдороге…
Трудитесь дальше без меня…»

«Прискорбны речи ваши!
Придется с нынешнего дня
Закрыть собранья наши!-
Сказал ученый президент
(Толстяк, заплывший жиром).-
Разделим скромный дивиденд
И разойдемся с миром!
Оставим бедный наш народ
Судьбам его — и богу!
Без нас скорее он найдет
К развитию дорогу…»

«Закрыть! закрыть, хотя и жаль!-
Решило всё собранье,-
И дать Коленову медаль:
«За ревность и старанье».

«Ура!.. Подписку!..» Увлеклись —
Не скупо подписали,-
И благодушно занялись
Моделью для медали…

Председатель Казенной палаты —
Представительный тучный старик —
И директор. Я слышал дебаты,
Но о чем? хорошенько не вник.

«Мы вас вызвали… ваши способности…»
-«Нет-с! вернее: решительность мер».
-«Не вхожу ни в какие подробности,
Вы — губерниям прочим пример,

Господин председатель Пасьянсов!»
-«Гран-Пасьянсов!»- поправил старик.
«Был бы рай в министерстве финансов,
Если б всюду платил так мужик!

Жаль, что люди такие способные
Редки! Если бы меры принять
По всему государству подобные!..»
-«И тогда — не могу отвечать!

Доложите министру финансов,
Что действительно беден мужик».
-«Но — пример ваш, почтенный Пасьянсов?..»
-«Гран-Пасьянсов!»- поправил старик…

Шаг вперед — и снова зала,
Всё заводчики-тузы;
Слышен голос: «Ты сначала
Много выдержал грозы.
Весь души прекрасный пламень
Ты принес на подвиг свой,
Но пошел ко дну, как камень,
Броненосец первый твой!
Смертоносные гранаты
Изобрел ты на врагов…
Были б чудо — результаты,
Кабы дельных мастеров!
То-то их принять бы в прутья!..
Ты гранатою своей
Переранил из орудья
Только собственных людей…
Ты поклялся, как заразы,
Новых опытов бежать,
Но казенные заказы
Увлекли тебя опять,
Ты вступил…»
Лакей суровый
Дверь захлопнул, как назло.

Я вперед… Из залы новой
Мертвечиной понесло…
Пир тут, видно, не секретный —
Настежь дверь… народу тьма…
Господин Ветхозаветный
Говорит:
«Судьба сама
Нас свела сегодня вместе;
Шел я радостно сюда,
Как жених грядет к невесте,-
Новость, новость, господа!
Отзывался часто Пушкин
Из могилы… Наконец
Отозвался и Тяпушкин,
Скромный труженик-певец;
Драгоценную находку
Отыскал товарищ наш!
В бедной лавочке селедку
Завернул в нее торгаш.
Грязный синенький листочек,
А какие перлы в нем!..»

«Прочитай-ка хоть кусочек!»-
Закричали…
Мы начнем
С детства. Видно, что в разъезды
Посылал его отец:
Где иной считал бы звезды,
Он…»- «Читай же!» Начал чтец:

ОТРЫВОК ИЗ ПУТЕВЫХ ЗАМЕТОК ЮНОШИ ТЯПУШКИНА, ВЕДЕННЫХ
ИМ ВО ВРЕМЯ РАЗЪЕЗДОВ ЕГО ПО РОССИИ ПО ДЕЛАМ ОТЦА

На реке на Свири
Рыба, как в Сибири,
Окуни, лини
Средней долины.
На реке же Лене
Хуже, чем на Оби:
Ноги по колени
Отморозил обе,
А прибыв в Ирбит,
Дядей был прибит…
—
«Превосходно! поэтично!…»
Каждый в лупу смотрит лист.
«И притом характерично,-
Замечает журналист.-
То-то мы ударим в трубы!
То-то праздник будет нам!»
И прикладывает губы
К полуграмотным строкам.
Приложил — и, к делу рьяный,
Примечание строчит:
«Отморозил ноги — пьяный
И — за пьянство был побит;
Чужды нравственности узкой,
Не решаемся мы скрыть
Этот знак натуры русской…
Да! «веселье Руси — пить!»

Уж знакомлюсь я с поэтом,
Биографию пишу…»

«Не снабдите ли портретом?»

«Дорогонько… погляжу…
Случай редкий! Мы в России
Явим вновь труды свои:
Восстановим запятые,
Двоеточие над i;
Модно будет в духе Миши
Предисловье написать:
Пощадили даже мыши
Драгоценную тетрадь —
Провидения печать!..
Позавидует Бартенев,
И Ефремов зашипит,
Но заметку сам Тургенев
В «Петербургских» поместит…»

«Верно! царь ты русской прессы,
Хоть и служишь мертвецам:
Все живые интересы
Уступают поле нам…»

«Так… и так да будет вечно!..
Дарованья в наши дни
Гибнут рано… Жаль, конечно,
Да бестактны и они…
Жаль!.. Но боги справедливы
В начертаниях своих!
Нам без смерти — нет поживы,
Как аптеке без больных!
Дарованием богатый
Служит обществу пером,
Служим мы ему лопатой…
Други! пьем! За мертвых пьем!..»

Вместо влаги искрометной,
Пили запросто марсал,
А Зосим Ветхозаветный
Умиленно лепетал:
«Я люблю живых писателей,
Но — мне мертвые милей!..»

«Путь, отечеству полезный
Ты геройски довершил,
Ты не дрогнул перед бездной,
Ты…»
Татарин нелюбезный
Двери круто затворил;
Несмотря на все старанья,
Речь дослушать я не мог,
Слышны только лобызанья,
Да «Ура!..», да «С нами бог!..».

«Получай же по проценту!-
Говорит седой банкир
Полицейскому агенту.-
В честь твою сегодня пир!»
Рад банкир, как сумасшедший;
Все довольны; сыщик пьян;
От детей сюда зашедший,
По знакомству, князь Иван
Держит спич:
«Свои законы
Есть у века, господа!
Как пропали миллионы,
Я подумал: не беда!
Верьте, нет глупей несчастья
Потерять последний грош,-
Ни пропажи, ни участья,
Хоть повесься, не найдешь!
А украдут у банкира
Из десятка миллион —
Растревожится полмира…
«Миллион!..» Со всех сторон
Сожаленья раздадутся,
Все правительства снесутся,
Телеграммами в набат
Приударят! Все газеты
Похитителя приметы
Многократно возвестят,
Обозначат каждый прыщик…
И глядишь: нашелся вор!
На два дня банкир и сыщик —
Самый модный разговор!
Им улыбки, им поклоны,
Поздравленья добрых душ…
Уж терять — так миллионы,
Царь вселенной — куш!..»

Чу! пенье! Я туда скорей,
То пела светская плеяда
Благотворителей посредством лотерей,
Концерта, бала, маскарада…

Да-с! Марья Львовна
За бедных в воду,
Мы Марье Львовне
Сложили оду.

Где Марья Львовна?
На вдовьем бале!
Где Марья Львовна?
В читальном зале…

Кто на эстраде
Поет романсы?
Чьи в маскараде
Вернее шансы?

У Марьи Львовны
Так милы речи,
У Марьи Львовны
Так круглы плечи!..

Гласит афиша:
«Народный праздник».
Купил корову
Один проказник:

«Да-с, Марья Львовна,
Не ваши речи,
Да-с, Марья Львовна,
Не ваши плечи,

С народом нужны
Иные шансы…»
В саду корова
Поет романсы,

В саду толпится
Народ наивный,
Рискуют прачки
Последней гривной,

За грош корову
Кому не надо?
И побелели
Дорожки сада,

Как будто в мае
Послал бог снегу…
Пустых билетов
Свезли телегу

Из сада ночью.
Ай! Марья Львовна!
Пятнадцать тысяч
Собрали ровно!

Пятнадцать — с нищих!
Что значит — масса!
Да процветает
Приюта касса!

Да процветает
И Марья Львовна,
Пусть ей живется
Легко и ровно!..

Да-с, Марья Львовна
За бедных в воду…
Ее призванье —
Служить народу!

Слышен голос — и знакомый:
«Ананас — не огурец!»
Возложили гастрономы
На товарища венец.
Это — круг интимный, близкий.
Тише! слышен жаркий спор:
Над какою-то сосиской
Произносят приговор.
Поросенку ставят баллы,
Рассуждая о вине,
Тычут градусник в бокалы…
«Как! четыре — ветчине?..»
И поссорились… Стыдитесь!
Вредно ссориться, друзья!
Благодушно веселитесь!
Скоро к вам приду и я.
Буду новую сосиску
Каждый день изобретать,
Буду мнение без риску
О салате подавать.
Буду кушать плотно, жирно,
Обленюся, как верблюд,
И засну навеки мирно
Между двух изящных блюд…

Часть вторая

ГЕРОИ ВРЕМЕНИ

Траги-комедия

«Кушать подано!»- Мне дали
Очень маленький салон.
За стеной «ура!» кричали,
По тарелкам шел трезвон.
Кто ж они — с моим чуланом
Рядом пьющие теперь?
Я чуть-чуть открыл диваном
Загороженную дверь,
Поглядел из-за портьеры:
Зала публикой кишит —
Все тузы-акционеры!
На ловца и зверь бежит…

Производитель работ
Акционерной компании,
Сдавший недавно отчет
В общем годичном собрании,
В группе директоров Шкурин сидит
(Синяя чуйка и крупные губы).
Старец, прошедший сквозь медные трубы —
Савва Антихристов — спич говорит.
(Общество пестрое: франты, гусары,
И генерал, и банкир, и кулак.)

«Да, господа! самородок-русак
Стоит немецких философов пары!
Был он мужик, не имел ничего,
Часто гуляла по мальчику палка,
Дальше скажу вам словами его
(Тут и отвага, и ум, и смекалка):

«Я — уроженец степей;
Дав пастухам по алтыну,
Я из хребта у свиней
В младости дергал щетину.

Мечется стадо, ревет.
Знамо: живая скотина!
Мальчик не трусит — дерет,
Первого сорту щетина!

Стал я теперь богачом;
Дом у меня, как картинка,
Думаю, глядя на дом:
Это — свиная щетинка!..»

Великорусская, меткая речь!..
С детства умел он добыть и сберечь.
Сняли мы линию; много заботы:
Надо сдавать земляные работы.
Еду я раз по делам в Перекоп,
Вижу, с артелью идет землекоп.
«Кто ты?»-«Я — Федор Никифоров
Шкурин».

(Обращается к Шкурину)

Чокнемся! Выпьем, христов мужичок!
Ну, господа генералы! чок-чок!..
Выбор-то мой оказался недурен…

(Чокаются и пьют.)

Прибыл подрядчик на место работ,
Вместо науки с одним «глазомером»,
Ездит по селам с своим инженером,
Рядит рабочих — никто не идет!
Земли кругом тут дворянские были,-
Только дворяне о них позабыли.
Всем тут орудовал грубый «кустарь»,
Пренебреженной окраины царь.
Жители рыбу в озерах ловили,
Гнали безданно из пеньев смолу,
Брали морошку, опенки солили
И говорили: «Нейдем в кабалу!»
Нет послушанья, порядка и прочего,
Прежде всего: создавай тут «рабочего».
Как же создашь его? Шкурин не спит:
Земли, озера, болота, графит —
Всё откупил у помещика,
«Всё — до последнего лещика!»
(Как энергически сам говорит)
Дрогнула грубая сила «кустарная»,
Как из под ног ее почва ушла…
Мысль эта, смею сказать лучезарная,
Наши доходы спасла.
Плод этой меры в графе дивиденда
Акционеры найдут:
На сорок три с половиной процента
Разом понизился труд!..

Ходко пошла земляная работа.
Шкурин, трудясь до кровавого пота,
Не раздевался в ночи,
Жил без семейства в степи безотрадной,
Обувь, одежду, перцовку, харчи
Сам поставлял для артели громадной.
Он, разделяя с рабочим труды,
Не пренебрег гигиеной народной:
Вместо болотной, стоячей воды,
Дал он рабочему квас превосходный!
Этим и наша достигнута цель:
В жаркие дни, довалившись до кваса,
Меньше харчей потребляла артель
И обходилась охотно без мяса!
Быстро в артели упал аппетит
На двадцать два с половиной процента.
Я умолкаю… графа дивиденда
Красноречивее слов говорит!..»

«Ура!» прокричали, героя сравнили
С находчивым «янки». А я между тем,
Покамест здоровье подрядчика пили,
Успел присмотреться ко всем:
Во-первых, тут были почетные лица
В чинах, с орденами. Их видит столица
В сенате, в палатах, в судах.
Служа безупречно и пользуясь весом,
Они посвящают досуг интересам
Коммерческих фирм на паях.
Тут были плебеи, из праха и пыли
Достигшие денег, крестов,
И рядом вельможи тут русские были,
Погрязшие в тине долгов
(То имя, что деды в безумной отваге
Прославили — гордость страны —
Они за паи подмахнут на бумаге,
Не стоящей трети цены)…
Сидели тут важно, в сознании силы,
«Зацепа» и «Савва»- столпы-воротилы
(Зацепа был мрачен, а Савва сиял).
Тут были банкиры, дельцы биржевые,
И земская сила — дворяне степные,
Тут было с десяток менял.
Сидели тут рядом тузы-иноземцы:
Остзейские, русские, прусские немцы,
Евреи и греки и много других —
В Варшаве, в Одессе, в Крыму, в Питербурге
Банкирские фирмы у них —
На аки, на раки, на берги, на бурги
Кончаются прозвища их.
Зацепа — красивый старик белокудрый,
Наживший богатство политикой мудрой,-
Был сборища главным вождем.
Профессор, юрист, адвокат знаменитый
И два инженера — с ученым значком —
Его окружали почетною свитой.
Григорий Аркадьич Зацепин стяжал
В коммерческом мире великую славу
И львиную долю себе выделял
Из каждого крупного дела по праву.
Сей старец находчив, умен, даровит,
В нем чудная тайна успеха таится,
Не даром он в каждом правленье сидит…
Придет вам охота в аферы пуститься,
Старайтесь его к предприятью привлечь —
Пойдет как по маслу!..
Герой-триумфатор
Раскланялся… Выступил новый оратор,
Меняло,- писклива была его речь:
«Мм. гг.
Времена наступают тревожные
Кризис близится: мало дают
Предприятья железнодорожные,
Банки тоже не бойко идут:
«Половину закрыть не мешало бы!»-
Слышен в публике хор голосов,
Как недавно мы слышали жалобы
На избыток питейных домов.
Время выйти на поприще новое,
Честь имею проект предложить,
Всё обдумано — дело готовое,
Стоит только устав сочинить.

(Пауза. Выпив глоток воды, оратор продолжает с одушевлением)

Мысль — «Центрального Дома Терпимости»,
Такова наша мысль! Скажут нам:
Прежде Невский целковыми вымости,
И на то я согласие дам!
Вам порукою наше серьезное
Отношенье к делам вообще,
Что развитие ей грандиозное
Мы надеемся дать не вотще:
Лишь бы нам разрешили концессию…
Учредим капитал на паях
И, убив мелочную профессию,
Двинем дело на всех парусах!
Нет сомненья, что цель учреждения
Наше общество скоро поймет:
Понесут нам свои сбережения
Все кутящие ныне вразброд!
Предприятия с точки вещественной
Невозможно вернее желать,
Равным образом, с точки общественной
Трудно пользу его отрицать.
Без надзора строжайшего, честного
Не оставим мы дело никак,
Мы найдем адвоката известного
Для разбора скандалов и драк.
Будет много у нас подражателей.
Но не будет такого нигде
Наблюденья: возьмем наблюдателей
В нашей скромной меняльной среде…»
—
«В тихом омуте водятся черти!»-
Кто-то рядом со мной прошептал;
Некто Грош испугался до смерти
Остроумной затеи менял
И подвинулся дальше со стулом.
На проект отвечала толпа
Нерешительным, сдержанным гулом,
Ждали мненья Зацепы-столпа.

«Да (сказал он), доходное дело,
Но советую вам подождать.
Ново… странно… до дерзости смело…
Преждевременно, смею сказать!
Кто не знает? Пророки событий,
Пролагатели новых путей,
Провозвестники важных открытий —
Побиваются грудой камней.
Двинув раньше вперед спекуляцию,
Чем прогресс узаконит ее,
Потеряете вы репутацию
И погубите дело свое.
Подождите! Прогресс подвигается,
И движенью не видно конца:
Что сегодня постыдным считается,
Удостоится завтра венца…»

«Браво!» Залп громоподобный..
На арену вышел Грош
И проекту спич надгробный
Довершил: «Проект хорош,
Исполнители опасны!»-
Он язвительно сказал.
Пренья были долги, страстны,
Впрочем, я их не слыхал,
Я заснул…
Мне снились планы
О походах на карманы
Благодушных россиян,
И, ощупав свой карман,
Я проснулся…
Шумно… В уши
Словно бьют колокола:
Гомерические куши,
Миллионные дела,
Баснословные оклады,
Недовыручка, дележ,
Рельсы, шпалы, банки, вклады —
Ничего не разберешь!…
Я сидел тупой и мрачный,
Долго мне понять мешал
Этот крик и дым табачный:
Где я? Как сюда попал?..

Через дверь, чуть-чуть открытую,
Вижу лиц усталых ряд,
Вижу жженку недопитую,
Землянику, виноград.
К англичанину с объятиями
Лезет русский человек.
«Выпьем, Борух! Будем братьями!»-
Говорит еврею грек.
Кто-то низко клонит голову,
Кто-то на пол льет вино,
Кто-то Утина Ермолову
Уподобил… Всё пьяно!…

Я понял: кончили дела
И нараспашку закутили.
Одни сидели у стола,
Другие парами ходили..
Сюда пришел и князь Иван
И, на диване отдыхая,
Не умолкал, как барабан,
Чужие речи заглушая.
Старик с друзьями продолжал
Пить вдохновляющую жженку
И мимо шедших посылал
Свои любезности вдогонку.
Теперь цинизм у них царил,
И разговор был часто страшен:
«С какой иконы ты скусил
Тот перл, которым ты украшен?»
-«Да с той, которой помолясь,
Ты Гасферу подсыпал яду…»
Так остроумно веселясь,
Одни смеялись до упаду,
Другие хмурились… Журча,
Лился поток суждений, споров…
Вот вам отрывки разговоров,
Ищите сами к ним ключа…

Отложили на неделю,
Миллиончик пропадет.
Вот господь послал Емелю!
Доложил наоборот:
Позабыл о братьях Примах
Знай наладил: Цах да Цах!
Образец непроходимых
Государственных нерях!
С ним теперь и смех и горе.
Прежний много лучше был:
Не сажал нас на мель в море
И на суше не топил.

Чу! как орут: «Казань!…»,»Ветлуга!…»
Адепты севера и юга.
Немного фактов, бездна слов…
Одно тут каждый понимает,
Что на пути до рудников
Постлать соломки не мешает!

У нас был директор дороги,
Кондукторам красть не давал:
В вагоны, как тать, проникал
У сонных сосчитывал ноги,
Чтоб видеть: придется иль нет
На каждую пару билет?
Но дальше билетов и ног
Считать ничего он не мог!..

Сотню рублей серебра
В день получаю…
Сорок четыре ребра
В сутки ломаю…
А! господин костолом!
Радуюсь встрече случайной.
Правда ли? мы создаем
Новый проект чрезвычайный:
Предупредительных мер
Мы отрицаем полезность…
(Так! господин инженер!
Благодарим за любезность.)
Вечно мы будем ломать
Едущим руки и ноги:
Надо врачей насажать
На протяженьи дороги,
С правого боку возвесть
Раненым нужно жилища,
А для убитых отвесть
С левого боку кладбища.
Так-с! Выражаясь точней,
Вы узаконить хотите
Право увечить людей…
Мало еще вы кутите!
Что же? Дай бог вам успеть!
Можете руки вы знатно,
Строя больницы, нагреть,
И пассажирам приятно:
Вместо того чтоб зевать
В наших пустынях унылых —
Впредь до крушенья — считать
Будут кресты на могилах!

Двое (4-й и 5-й) (проходя мимо двери, негромко)

«Вам дадут паи строители,
Я готов держать пари
На тысчонку! Не хотите ли?
-«В чем же дело, говори!»
-«Это — путь из самых прибыльных,
Но ведь это — тоже дверь
Для обмена мыслей гибельных…
Понимаете теперь?»
-«Верно! малый ты практический!
Как пари не заплатить?
Можно Волгу запрудить!»

Пестрый галстук с черным фраком,
Ряд нечищеных зубов
И подернутая лаком
Рожа — признак дураков.
В перстне камень изумрудный.
Неотесанный болван:
Содержатель кассы ссудной,
Главной кассы — важный сан!
Этот тип безмерно гнусен.
Современный Митрофан
Глуп во всем, в одном искусен:
Залезать в чужой карман!
И на нем дух века виден,
Он по трусости — скупец,
По невежеству — бесстыден,
И по глупости — подлец!

За что швырнул в меня он карточкой своей
И завтра обещал прислать мне секунданта?
Ведь я не отрицал у Душкиной таланта
Я только говорил, что Радина милей!
Военный человек, не спорю я, прекрасен,
Но дальше от него держаться должно нам.
Во времена войны — опасен он врагам,
А в мирное — он всем опасен.

Тысяч восемьдесят в банках
Получает этот франт,
Он живет бессменно в санках —
В этом весь его талант.
Есть другой счастливец в мире,
Полу-немец, полу-грек,
Получает сто четыре…
Заурядный человек!
Дай мне легонькие санки
И рысистого коня,
Я и сам все наши банки
Облечу в теченье дня!

Человека накачали
И забыли… Как тут быть?
Если нет цыган, нельзя ли
Хоть арфисток пригласить?
Без прекрасного-то пола
Скучновато во хмелю.
Пить так пить — до протокола,
Середины не люблю!

На французском масле,
Сделанном из сала,
Испекла природа
Этого нахала.
Экой ратоборец!
Железнодорожник,
И гостинодворец,
И во всем — художник!

В нашем банке заседают
Пять ростовщиков,
Фортель их таков:
Меж собой распределяют
Весь наличный капитал
Из осьми… а выручают
Сорок… Подло! я отстал.

Слыл умником и в ус себе не дул,
Поклонники в нем видели мессию;
Попал на министерский стул
И — наглупил на всю Россию!

…Говорю: помиритесь добром!
Не советую знаться с судом!…

На Литейной есть такое здание,
Где виновного ждет наказание,
А невинен — отпустят домой,
Окативши ушатом помой.
Я там был. Не последнее бедствие,
Доложу вам, судебное следствие,-
Юный пристав меня истерзал;
Прокурор, поседевший во бдении,
Так копался в моем поведении,
Что с натуги в истерику впал;
Сторона утверждала противная,
Что вся жизнь моя — цепь непрерывная
Вопиющих каких-то картин,
И, содрав гонорар неумеренный,
Восклицал мой присяжный поверенный:
«Перед вами стоит гражданин
Чище снега альпийских вершин!…»

Невеселое вышло решение:
Без лишения прав заключение.
Две недели пришлось проскучать,
Да с полгода ругала печать!

Печать? У ней строитель — вор!
Железные дороги — душегубки!
Суды?… По платью приговор!
А им любезны только полушубки.
Теперь не в моде уважать
По капиталу, чину, званью…
Как?! под арестом содержать
Игуменью — честную Митрофанью?…

Не щадят и духовного звания!
Адвокатам одним только рай:
За лишение прав состояния
И за то теперь деньги подай!

Не люблю австрийца!
Думается мне:
Вот — сыноубийца!
Чу! Призыв к войне!
Брошены парады,
Дети в бой идут,
А отцы подряды
На войска берут…
Юные герои
Гибнут в каждом бое,
Не поймут никак:
Отчего в атаке,
В самой жаркой драке,
Невредим прусак?
Дети! вас надули
Ваши старики:
Глиняные пули
Ставили в полки!
—
Неразлучной бродят парой
Суетливый коммерсант
И еврей, процентщик ярый,
В драгоценных камнях франт.
Вот подходят к самой двери,
Продолжая рассуждать:
«Мне «товарища на вере»
Было легче отыскать.
Выручай! надеждой прочной
Остаешься ты один.
Выручай! ты — безупречный,
Полноправный гражданин!
Ты — писатель! Ты брошюрой
«О процентах» заявил
Связь свою с литературой,
Ты Тиблену кумом был.
Ты — художник по натуре…»
-«Нежелательно прослыть
Подставным в литературе…»
-«Вот нашел о чем тужить!
Полно! Мы с тобой — не детки.
Нынче — царство подставных,
Настоящие-то редки,
Да и спроса нет на них.
Погляди — моряк на суше,
Инженер на корабле,
А дела идут не хуже
И не лучше на земле.
Не у нас — во всей Европе
Прессой правит капитал,
Был же Генкель, есть же Гоппе…
Ты бы ярче их сиял!
Прессе нужны коммерсанты.
Поспешив на помощь ей,
Как направим мы таланты,
Как устроимся!»
Еврей
Отвечает, убежденью
Начиная уступать:
«Если нужно просвещенью
Руку помощи подать,
Я готов, но — бог свидетель —
Я от грамоты отвык…»
-«Тут нужна лишь добродетель!»-
Восклицает биржевик…
—
«Дай еще им пять бутылок!»-
Испустил внезапный крик
Некто — стриженный затылок,
Голова «a la мужик».
Рост высокий, стан не гибкой,
А лицо… странней всего,
Как не высекли ошибкой
По лицу его!
Выпив первую бутылку,
Лизоблюдов пьяный хор
Тароватому затылку
Лестью выпалил в упор:

-«Сколько вы божьих храмов построили!»
-«Сколько выдали замуж невест!»
«Сколько вдов и сирот успокоили!»
-«Сколько роздали пенсий и мест!»
-«А какие вы строите линии!
Подвиг ваш — достоянье веков!-
Поправляя очки свои синие,
Заключил запевало льстецов.-
На Урале, на Лене, на Тереке
Предстоят еще подвиги вам.
Были люди в Европе, в Америке,
А таких не встречалось и там!»

«Будто? Вот как! Скажите! Неужели?-
Восклицал осовевший герой.-
Мы, однако, так плотно покушали,
Что пора, господа, и домой…»

И вскочили «орлы» его верные.
И героя домой повели…

Про таланты его непомерные
Очень громкие слухи прошли.
Как шаман, он обвешан жетонами
(А на шее владимирский крест).
С телеграммами, спичами, звонами
Колокольными — ездит и ест,
Упивается тонкими винами,
Сыплет золото щедрой рукой,
В предприятиях долями львиными
Наделяется… Чем не герой?…
Есть, однако, и мненье противное:
Говорят, у него никаких
Дарований, богатство фиктивное;
Говорят, он — игрушка других,
Нужен он для одной декорации;
Три-четыре искусных дельца
В омут самой шальной спекуляции,
Словно мячик, бросают глупца.
Как вопьются раки жирные
В тело белое его,
Эти люди, с виду смирные,
Обрывают их с него,
И потом дружка сердечного
В новый омут повлекут…
Ничего нет в мире вечного —
Скоро будет он банкрут!

А! Авраам-изыскатель!
Мимо прошел: не узнал;
Чем возгордился, приятель?
Я пастухом тебя знал….

Лота отца попрекает,
Берка от Лоты бежит,
Месяца три пропадает
И, возвратясь, говорит:

«Радуйся! дочь моя Лота!
Радуйся, Янкель, сын мой!
Дети! купил я болота
Семьдесят семь десятин!»

Лота оделася в шубку,
Янкель за шапкой бежит,
Едут смотреть на покупку —
Лошадь с натуги хрипит,

Местность всё ниже и ниже,
Множество кочек и ям,
«Вот оно! Лота! смотри же!»
Лота не верит глазам:

Нету ничем ничего-то,
Кроме трясины и мхов!
Только слетели с болота
Семьдесят семь куликов!

Едучи шагом обратно,
Янкель трунил над отцом,
Лота работала знатно
Длинным своим языком.

Берка на жалобы эти
Молвил, подъехал к крыльцу:
«Не угодил я вам, дети,
Да угодил продавцу!»

Утром он с ними простился,
Месяца три пропадал,
Ночью домой воротился,
«Радуйтесь!»- снова сказал.

Янкель и Лота не рады,
Думают: глупость опять!
«Взял я большие подряды!»-
Берка пустился плясать.

«Четверть с рубля обойдется,
Четверть с рубля… без гроша…
Семьдесят семь остается,
Семьдесят семь барыша!»

Денег у Берки без счета,
Берка давно дворянин,
Благословляя болота
Семьдесят семь десятин!…
—
Чу! песня! Полные вином,
Два инженера ликовали
И пели песенку о том,
Как «непреклонного» сломали:

Я проект мой излагал
Ясно, непреложно —
Сухо молвил генерал:
«Это невозможно!»

Я протекцию сыскал
Всё обставил чудно,
Грустно молвил генерал:
«Это очень трудно!»

В третий раз понять я дал:
Будет — гривна со ста,
И воскликнул генерал:
«Это — очень просто!»

На уме чины да куши,
Пассажиров бьют гуртом:
Христианские-то души
Жидовине нипочем.
До пределов незаконных
Глуп, а денежки гребет…
Всё равно что резать сонных —
Обирать народ!
—
Слышны толки: «Леность…. пьянство…
Земство… волость…. мужики…»
Это — местное дворянство
И дворяне-степняки
У степного дворянина
Речь любимая своя:
«Чебоксарская щетина»,
«Миргородская свинья»,
«Свекловица, мериносы»,
«Спрос на водку и барду»,
А у местного вопросы
«Всесословные» в ходу,
Граф Давыдов, князь Лобанов
В центре этого кружка
Излагают пользу планов,
Не удавшихся пока.

«Вся беда России
В недостатке власти!-
Говорят витии
По сословной части.-

Да! провинция пустеет:
Города объяты сном,
Земледелец наш беднеет,
Дворянин поник челом.

Кто не «высшего разбора»,
Убегай из наших мест,
Ты — добыча прокурора,
Мировой тебя заест!

Кто теперь там толку сыщет?
Народившийся кулак
По селеньям зверем рыщет,
Выжимает четвертак.

Выбивают недоимку,
Разоряют до гроша,
Взятку, взятку-невидимку
Ловит каждая душа!

Даже божии стихии
Ополчились на крестьян:
Повсеместно по России —
Вихри, штормы, ураган.

Гром жилища зажигает,
Нивы град господень бьет,
Деньги земство обирает,
Жадный волк уносит скот!

С мужиком одним случилось —
То-то он оторопел!-
Даже почва провалилась,
Отведенная в надел!

Не затем мы уступали
Наши древние права,
Чтоб на наше место стали
Становой и голова!

Жаль родного достоянья,
Жаль и бедных мужиков!..
Там — семейные преданья,
Там — любезный прах отцов!

Прах отцов — добыча тленья,
А живому дорог день:
Как из чумного селенья,
Мы бежим из деревень!»

Так искатели концессий,
Потерпевшие наклад
От хозяйственных профессий,
Нашим земцам говорят.

«Нет, а мы так не уходим!
Обновив с народом связь,
Мы народ облагородим,-
Говорит — по Гнейсту — князь.-

Мы судебно-полицейской
Властью пьянство укротим!»
И с улыбкой фарисейской
Ренегаты вторят им.

Князь Иван закончил пренья
О вреде предоставленья
Мужику гражданских прав,
Неожиданно сказав:

«Пусть глас народа — божий глас,
Но все-таки мужик — скотина!
Плохая шутка: свинопас
И рядом правнук Гедимина.

Враги дворян изобрели
Нарочно земское компанство,
Чтоб вши с крестьян переползли
На благородное дворянство».

Дворянин многоземельный
С тайной думою своей
Дышит скукою смертельной,
Есть субъекты веселей:
Генеральный бой дворянский
Проиграв, они нашлись
И войною партизанской
На досуге занялись.
Не рискуя головою,
Эти рыцари страны,
Так и рвут что можно с бою
У народа, у казны:
Взяв с подряда «разреженье»
Государственных лесов,
Произвесть опустошенье,
Подменить у мужиков
Земли — дело «партизана»;
Он — процентщик, он — торгаш,
Не уйдешь его капкана,
Неизбежно дань отдашь!
Четвертик фальшивой меры,
Тайный фортель у весов…
Впрочем, тут же есть примеры.
Чу! Помещик Хватунов
Сам кричит: «Удрал я штуку!
Не зевайте! вот вам шанс!»
И поет, друзьям в науку,
Назидательный романс:

ПЕСНЯ ОБ «ОРОШЕНИИ»

Комитету «Поощренья
Земледельческих Трудов»
Сделать опыт орошенья
Наших пашен и лугов

Предложил я: снарядили
Две комиссии в наш край
И потом благословили,
Дали денег: «Орошай!»

Я поехал за границу,
Пожуировал; затем
Начал сеять свекловицу.
Время мчалось, между тем,

Дом мой стал богаче, краше,
Сам толстею, что ни год.
Вдруг запрос: «Успешно ль ваше
Орошение идет?»

«При ближайшем наблюденьи,-
Отвечаю в комитет,-
Нахожу, что в орошеньи
В нашем крае — нужды нет,

Труд притом безмерно дорог…»-
Согласились: «Нет нужды!»
А задаток — тысяч сорок —
За посильные труды

Комитет — не без участья
Добрых душ — с меня сложил,
И тогда — слезами счастья
Грудь жены я оросил!..

Браво, браво! ороситель!
Браво, пьем за подвиг твой!..

Князь Иван

Эй! орловский предводитель!
Познакомь меня с Фомой!
Я из чести, не из видов,
Подружиться с ним готов.
Прежде был — Денис Давыдов,
Нынче — Фомка Хватунов!
—
В каждой группе плутократов —
Русских, немцев ли, жидов —
Замечаю ренегатов
Из семьи профессоров.
Их история известна:
Скромным тружеником жил
И, служа науке честно,
Плутократию громил,
Был профессором, ученым
Лет до тридцати,
И, казалось, миллионом
Не собьешь его с пути…
Вдруг — конец истории —
В тридцать лет герой —
Прыг с обсерватории
В омут биржевой!..

Вот москвич — родоначальник
Этой фракции дельцов:
Об отечестве печальник,
Лучший тип профессоров,
Встарь он пел иные песни,
Искандер был друг его,
Кроме каменной болезни,
Не имел он ничего;
Под опалой в оны годы
Находился демократ,
Друг народа и свободы,
А теперь он — плутократ!
Спекуляторские штуки
Ловко двигает вперед
При содействии науки
Этот старый патриот…

Вот другой — слывет за чудо:
Говорун и острослов
(«Леонид»- ему покуда
Кличка у тузов).
Он машинным красноречьем
Плутократию дивит;
Никаким противоречьем
Не смущаясь, говорит
В интересах господина.
Заплати да тему дай,
Говорильная машина
Загудит: поднимет лай,
Будет плакать и смеяться,
Цифры, факты извращать,
На Бутовского ссылаться,
Марксом тону задавать.
Предпочтя ученой славе
Соблазнительный металл,
Леонид сперва при Савве
На посылках состоял,
Подавал ему «идейки»
(И сигары — иногда),
Знал к редакторам лазейки,
К представителям суда,
Составлял «записки», «мненья»,
Сплетни прессы отражал,
И в директоры правленья
Наконец попал!
Тут уж торная дорога:
Нахватав десяток мест,
Как за пазухой у бога
Он живет; по-барски ест,
На балы к концесьонерам
Возит куколку-жену
И поет акционерам
Вечно песенку одну,
Смысл известный: «Дивидендов
Нет покамест — ожидай!
И не медля шесть процентов
Нам в награду отчисляй!»
Кризис: дело не спорится,
Денег нет, должны кругом,
В дверь правления стучится
С исполнительным листом
Пристав: кассу запирает,
Мебель штемпелем клеймит.
Леонид не унывает
И цинически острит:
«Мат, конечно, предприятью,
А правленью — не беда!
Стул с казенною печатью
Так же мягок, господа!..»
Нынче счету нет артистам,
Что таким путем пошли
И на помощь аферистам
Силу знанья принесли.
Всякий план, в основе шаткий,
Как на сваях утвердят:
Исторической подкладкой,
Перспективами снабдят!
Дело их — стоять на страже
«Государственных идей».
Нет еще идеи даже,
Есть один намек о ней,-
Уж бегут они к патронам,
Выговаривают пай.
Начинают скромным тоном:
«Нужный банк»… «Забытый край»…
Дальше — громче пропаганда,
Загорается война,
Кто за Шмита, кто за Странда!
Правду вывернув до дна,
Чудо сделают из края,
Этнографией блеснут,
И статистика такая…
Где они ее берут?

Аргумент экономический,
Аргумент патриотический,
И важнейший, наконец,
С точки зренья стратегической
Аргумент — всему венец!..

Из пяти одна затея
Удалась — набит карман!
А гуманная идея
Отошла на дальний план.
Новый туз-богач в итоге,
И сказались барыши
Лишней гривною в налоге
С податной души…

Надо честь отдать почину —
Разбудили Русь они:
И купцу, и дворянину
Плохо спится в наши дни;
Прежде Русь стихи писала,
Рифмам не было числа,
А теперь практичней стала:
На проекты налегла!
Предприимчивостью чудной
Переполнились сердца,
Нет теперь задачи трудной,
Каждый план найдет дельца.
Запрудят Неву, каналы
По Сахаре проведут!..
Дайте только капиталы,
Обеспечьте риск и труд…

Да, постигла и Россия
Тайну жизни наконец:
Тайна жизни — гарантия,
А субсидия — венец!
Будешь в славе равен Фидию,
Антокольский! изваяй
(«Гарантию» и «субсидию»,)
Идеалам форму дай!
Окружи свое творенье
Барельефами: толпой
Пусть идут на поклоненье
И ученый и герой;
Пусть идут израильтяне
И другие пришельцы,
И российские дворяне,
И моршанские скопцы…
—
Беседа кипит не смолкая,
И льется рекою вино,
Великих и малых равняя;
Все группы смешались давно.
Зацепин в ударе, как воду
Венгерское пьет; Леонид,
Великому мужу в угоду,
Вистует ему и лисит.
Из оперы новые лица
Явились; затеялся спор:
Которая выше певица,
Который пошлее актер.
Веселый толстяк краснорожий,
Хохочет Иванушка-шут,
И муж государственный тоже,
Подвыпив, беседует тут:
«Да-с, наша тропа не без терний!
Энергия — свойство мое,
Но на сорок восемь губерний
Всегда ли достанет ее?..»

Но был один — он общества чуждался;
Построивши дорогу в восемь верст,
На собственном величьи помешался
Остзейский туз — барон фон Клоппенгорст.
Он вынуждал к невольному решпекту —
Торжественность в осанке и в лице;
Пусти нагим по Невскому проспекту —
Покажется: он в тоге и венце.
Он не сгибал своей баронской выи
Ни перед кем; на лбу его крутом
Начертано: «Трудился для России,
И памятник воздвиг себе притом!»
Он был смешон картинно, грандиозно
И шумный пир эффектно оттенял.
Он пил один, насупив брови грозно,
По слову в час медлительно ронял.
Молчит ли он — особая манера
Молчать… глядит — победоносный взор!
Идет ли он — незыблемая вера,
Что долг других давать ему простор.
Среди судов обычного размера
Так шествовал в Россию «Монитор»…

Остроумная случайность!
На соседа не похож,
Представлял другую крайность
Эдуард Иваныч Грош —
Господин на ножках низких,
Весел, юрок и румян,
Из породы самых близких
К человеку обезьян.
К разным группам подбегает,
Щурит глазки, руки жмет
И головкою кивает,
И хихикает, и врет.
Голосок его пискливый
Раздается там и тут;
Толстый, маленький, плешивый,
Сибарит, делец и шут —
Он, как ртуть, на всяком месте;
Слышит — кто-то говорит:
«Нужно завтра акций двести…»
-«На налицность? на кредит?..»
По рукам в минуту хлопнул
И бежит туда бегом,
Где услышит слово «лопнул».
«Кто? Какой торговый дом?..»
-«Лопнул — шар!..» Зимою в санках
Вечно встретите его;
Он на бирже, в думе, в банках,
Нет собранья без него:
Это высшего разряда
Фактор — сила наших дней.
Телеграфов с ним не надо,
Ни газетных новостей.
Светский мир и мир подпольный
Дань равно ему несут,
Как револьвер шестиствольный
Он заряжен! С виду шут,
Он неспроста бьет баклуши,
Он трудится больше нас:
Настороженные уши,
Волчий зуб и лисий глаз!
Что вам нужно? Закладную?
Моську, мужа… дачу, дом,
Капитал?.. Рекомендую:
Не ударит в грязь лицом!
Честолюбье ль вас тревожит?-
Он карьере даст толчок,
Даже выхлопотать может
Португальский орденок!
По руке пригнать перчатку —
Дело Гроша! Всюду вхож,
Он туда протиснет взятку,
Что руками разведешь!..
Гроша вывели из мрака
Случай, ловкость и родня;
Не выходит он из фрака,
Пробудясь, кричит: коня!
В девять — рыщет по трущобам,
Ищет нужного дельца,
В десять — шествует за гробом
Сановитого лица;
До двенадцати — в передних
У влиятельных господ,
В час — в приюте малолетних,
Где молебен и отчет,
В два — за завтраком с кокоткой
(Он — кокоток первый друг),
С трех — на бирже… День короткой —
Пообедать недосуг!
Вечер: два-три комитета,
Оперетка и балет,
И у дамы полусвета
За рулеткой — дня рассвет!
—
Тише!.. новый гость явился;
Все вскочили, сам барон
Клоппенгорст пред ним склонился,
Подал руку… Кто же он?

Кто он? действуя практически,
Я обязан умолчать,
Но могу аллегорически
Петухом его назвать.
Нет вернее аттестации:
Золото клюет —
Возвращает… ассигнации!
Плавно он идет
С видом скромного достоинства:
Словно пред вождем
Дрессированное воинство,
Смолкло всё кругом…
Поздоровался с Саввой Степанычем,
Крепко палец Зацепе сдавил,
Пошутил с Эдуардом Иванычем:
«У! Как бледен! Опять пошалил?»

«Испугался проекта Дерницына:
Об общественной пользе поет,
А в душе — идеалы Плотицына!
Зазевайся -. . . . . . . .»

А затем неизвестность пошлейшая!
К сожаленью, беседа дальнейшая
Шла вполголоса… «Время на бал!»-
Уходя, незнакомец сказал.

К счастью, он вернулся снова,
На минуту сел,
И тогда четыре слова
Я поймать успел.
«Нужно выждать две недели,-
Савве он сказал.-
Нужно выждать: не созрели…»
И, допив бокал,
Вышел…
—
Экс-писатель бледнолицый
Появился, Пьер Кульков;
Был он долго за границей
По комиссиям дельцов
И друзьям поклон собрата
Из Италии привез.
Вожделений плутократа,
Так сказать, апофеоз
Совмещал в себе фон Руге:
Ухватив громадный куш,
Он ушел — на светлом юге
Отдыхать. «Великий муж!-
Говорят ему витии,-
Не пугайся клеветы!
Предприимчивость России
На такие высоты
Ты вознес, что миллиарда
Увезенного не жаль!..»
Не без чувства и азарта,
Устремляя очи в даль,
Рассказал турист свиданье
С удалившимся дельцом;
Было общее молчанье,
Пел рассказчик соловьем:

«Я посетил отшельника Севильи,
На виллу Мирт хотелось мне взглянуть;
Пред ней поэт преклонится — в бессильи
Вообразить прекрасней что-нибудь!

Из мрамора каррарского колонны,
На потолках сибирский малахит,
И в воздухе висящие балконы,
И с одного — в Европе лучший вид!

Там он любил сидеть после обеда
И несколько тревожился лишь тем,
Что тот же вид доступен для соседа,-
Его девиз: я не делюсь ни с кем!

Он этим был глубоко опечален
И наконец соседа победил:
Настроил он искусственных развалин
И чудный вид соседу заградил!..

Весь под шатром навесов виноградных
Шел путь к нему извилистой тропой;
Не пожалев расходов беспощадных,
Он срыл сады — и сделал путь прямой!

Так он живет, так тратит он доходы,
Всем жертвуя комфорту своему…
Кругом цветы… искусственные воды…
Его оркестр обходится ему

В огромный куш. Устроив род престола,
Уходит он в свой музыкальный зал,
И, так сказать, оркестру внемлет (solo)!
Вот жизнь его… вот жизни идеал!..»
—
«По такому идеалу
Может только жить — кретин!-
Вдруг сказал вошедший в залу
Незадолго господин.
(Сумасшедший или гений?-
Возникал в уме вопрос
После кратких наблюдений
Над вошедшим.)- Он унес
Из России миллионы
И, построив пышный гроб,
На визиты, на поклоны
Чуть не царственных особ
Он рассчитывал, сгорая
Честолюбием… Увы!
Едут мимо, не склоняя
Перед Руге головы!
У него в груди есть рана,
Нанесенная ему
Катастрофою Седана.
Угадайте: почему?
Перед боем франко-прусским
Переписывался он
С императором французским,
За серебряный мильон
Титул герцога — я слышал —
Уж совсем приторговал…
Вдруг скандал седанский вышел —
Продавец банкротом стал!
И теперь о том герое
(Не забавный ли пассаж?)
В целом мире плачут трое —
Сын, жена… да Руге наш!
Пожалей, честная публика!
Где купить высокий сан?
Уж во Франции — республика!
Титлов нет у англичан
На продажу… а Германия?..
Он и так — немецкий фон…
Таковы его страдания…
Где же счастье?.. Дурень он!

Дайте мне его мильоны,
Я бы им протер глаза!
Не висячие балконы —
Я бы создал чудеса!
Петр Великий в Сестербеке
Порт громадный замышлял;
Здесь в великом человеке
Гений, видимо, дремал,
Но и в малом человечке
Он не дремлет иногда:
Нужен порт… на Черной речке!
Вот идея, господа!
Все другие планы к черту!
Составляйте капитал:
Смело строй дорогу к порту
И веди к нему канал!
Подойдут вагон и барка
И корабль… Сдавай, грузи!
Как маяк, горящий ярко,
Будет порт мой на Руси!
Я уж рельсы дал дорогам,
Я войскам оружье дал…
В новый путь иду я с богом…
Составляйте капитал!
С деньгами, с гением
Чудным движением
Русь оживим.
Море Балтийское,
Море Каспийское
Соединим!
Вот занятие! вот дело!
Можно душу положить!
Ненавижу нежить тело,
Нервы праздностью томить.
Уж давно я был бы Крезом,
Мог бы лавры пожинать,
Но беспошлинным железом
Не хочу я торговать.
Металлических заводов
С пивоваренным котлом
Я не строю для доходов…
Наживаться воровством
Сродно подлому холопу!
Цель моя: к окну в Европу,
Что прорублено Петром,
Вековой пристроить дом!»

(Уходит быстро и с эффектом, еще в комнате надев шляпу.)

Появился метеором —
Метеором и пропал!
Никогда он не был вором,
А людей с сумой пускал.
У него своя контора:
«Переписки векселей»,
Нужно штат удвоить скоро.
В день до тысячи рублей
Платит он одних процентов.
То-то жизнь! топи камин
Грудой старых документов
Да на новых ставь: Ладьин
А в стяжательстве не грешен,
Сам последнее отдаст…

Чье-то замечание

Нет, большой энтузиаст!
Занимая всюду деньги
И пристроить их спеша,
Ищет он по шапке Сеньки…
Идеальная душа!…
—
В летний день у пристани канала
Собралась толпа, чего-то ждет…
Духовенство шествует сначала,
А за ним комиссия идет:
Шитые мундиры, эполеты!
Чу! вдали запели бурлаки!
Но они не тощи, как скелеты,
На подбор красавцы мужики,
«В шелковых рубахах!»- шепчут бабы.
«Глянь и Савва!»- гаркнула толпа.
С деревянной ложкою у шляпы
И с железным гребнем у пупа,
Сам купец-подрядчик бичевою
Тянет барку… К пристани пришли…
Отслужив молебен чередою,
Пировать в палатку побрели.

В торжестве открытия канала
Сам министр участье принимал,
Но не струсил Саввушка нимало,
Речь его сиятельству сказал!
Был тогда вельможа этот в силе,
Затевал громадные дела…
Эта речь «в народном, русском стиле»
Миллионы Савве принесла.
Нынче он… да словом: нет другого!
Савву надо в летописи внесть:
Савву бог сподобил даром слова
На Руси богатство приобресть!

Но, начав карьеру бичевою,
Любит он простого «мужичка»,
Вспоминая прошлое порою,
Напевает песню бурлака,
Ту, что пел когда-то на канале…
Выпив тост за «братьев-мужиков»,
Он запел… что было русских в зале,
Подошли — и стройный хор готов:

(Бурлацкая песня)

Хлебушка нет,
Валится дом,
Сколько уж лет
Каме поем
Горе свое,
Плохо житье!

Братцы, подъем!
Ухнем, напрем!

Ухни, ребята! гора-то высокая…
Кама угрюмая! Кама глубокая!

Хлебушка дай!
Экой песок!
Эка гора!
Экой денек!
Эка жара!

Камушка! сколько мы слез в тебя пролили!
Мы ли, родная, тебя не доволили?

Денежек дай!
Бросили дом,
Малых ребят…
Ухнем, напрем!..
Кости трешшат!
На печь бы лечь,
Зиму проспать,
Летом утечь
С бабой гулять!
Экой песок!
Эка гора!
Экой денек!
Эка жара!

Ухни, ребята! гора-то высокая!..
Кама угрюмая! Кама глубокая!

Нет те конца!..
Эдак бы впрячь
В лямку купца —
Лег бы богач!..
Экой песок!
Эка гора!
Экой денек!
Эка жара!
Эй! ветерок!
Дуй посильней!
Нам хоть часок
Дай повольней!..
—
Два-три подрядчика с дедушкой Саввой
В пение душу кладут;
Спой так певец — наградили бы славой!
За сердце звуки берут.
Что ж это, господи! всех задушевней
Шкурина голос звучит!
Веет лесами, рекою, деревней,
Русской истомой томит!
Всё в этой песне: тупое терпение,
Долгое рабство, укор…
Чуть и меня не привел в умиление
Этот разбойничий хор!..

«Я — вор!» — вдруг громко прозвучал
Какой-то голос исступленный.
По зале шепот пробежал
И смолк. Глубоко удивленный,
Плотнее к двери я приник:
Изнеможенный и печальный,
Перед столом сидел старик…
Ужель Зацепа гениальный?
Да, верно! Бледен, как мертвец,
В очах глубокое страданье…
Чу! новый вопль! И наконец —
Неудержимое рыданье!

Князь Иван

Полно! полно! плакать стыдно,
Сядем лучше в домино.
Постороннему — обидно,
А друзьям твоим — смешно!
Ты подобен той гетере,
Что на склоне блудных дней
Горько плачет о потере
Добродетели своей!
Не воротится невинность,
Как глубоко ни грусти,
Лишь нарушишь пира чинность
И заставишь нас уйти!
—
Ушел Эфруси, важный грек,
Кивнув собранью величаво…
«Куда же вы?- воскликнул Савва.-
Зацепин — умный человек,
Но человек немного странный:
Впадает он, напившись пьян,
Как древле Грозный Иоанн,
В какой-то пафос покаянный…
Но — ничего! Гроза пройдет,
И завтра ж — побожиться смею —
Великий ум изобретет
Золотоносную идею!
Как под дождем цветы растут
Сильней,- прибавил он к евреям,-
Так эти бури придают
Наутро блеск его идеям!..»

Я — вор! Я — рыцарь шайки той
Из всех племен, наречий, наций,
Что исповедует разбой
Под видом честных спекуляций!
Где сплошь да рядом — видит бог!-
Лежат в основе состоянья
Два-три фальшивых завещанья,
Убийство, кража и поджог!
Где позабудь покой и сон,
Добычу зорко карауля,
Где в результате — миллион
Или коническая пуля!
—
Как огорошенные градом,
Ушли остзейские тузы,
Жиды вскочили… стали рядом…
«Куда? Сейчас — конец грозы!»
И любопытные евреи
Остались… Воздух душен стал…
Зацепа рвал рубашку с шеи
И истерически рыдал…

Князь Иван

На миллион согреша,
На миллиарды тоскует!
То-то святая душа!
Что же сей сон знаменует?

Бедный Зацепа — поэт,
Горе его — непрактичность;
Нынче раскаянья нет.
Как ни зацапай наличность,

Мы оправданье найдем!
Нынче твердит и бородка:
«Американский прием»,
«Великорусская сметка!»

Грош у новейших господ
Выше стыда и закона;
Нынче тоскует лишь тот,
Кто не украл миллиона.

Бредит Америкой Русь,
К ней тяготея сердечно…
Шуйско-Ивановский гусь —
Американец?.. Конечно!

Что ни попало — тащат,
«Наш идеал,- говорят,-
Заатлантический брат:
Бог его — тоже ведь доллар!..»

Правда! но разница в том:
Бог его — доллар, добытый трудом,
А не украденный доллар!

К религии наклонность я питал,
Мечтал носить железные вериги,
А кончил тем, что утверждал
Заведомо подчищенные книги…

Князь Иван

Ты книги подчистил? и только!
Уйми щекотливую честь!
Ах! если б все выпили столько,
Не то услыхали б мы здесь!

Тернисты пути совершенства,
И Русь помешалась на том:
Нельзя ли земного блаженства
Достигнуть обратным путем?

Позорные пятна на чести,
Торжественный, крупный скандал
И тысяч четыреста… двести
В итоге — вот наш идеал!

Тебя угнетает сознанье,
Что шатко общественный крест
Ты нес, получая даянье
С пятнадцати прибыльных мест?

Утешься! Под жертвою крупной
Таится подход к грабежу,
Под маской добра неприступной
Холодный расчет докажу!

Завидуешь доблестям мужа,
Что несколько раз устоял
И, плутни других обнаружа,
Копеечки сам не украл?

Гонитель воров беспощадный,
Блистающий честностью муж
Ждет случая хапнуть громадный,
Приличный амбиции куш!

Дождется — и маску смиренья
Цинически сбросит с лица…
Утешься! Блаженство паденья —
Конечная цель мудреца!..
—
Редела дружная семья
Поочередно подходили
К Зацепе верные друзья
И успокоиться просили:
«Не плачь! безгрешен только бог,
Не плачь! Не хуже ты другого!»
Ответ: рыданье, тяжкий вздох
Или язвительное слово!
—
Тронут ближнего несчастьем,
Миллионщик-мукомол
К удрученному с участьем
И с советом подошел:
«Чтобы совесть успокоить,
Поговей-ка ты постом,
Да советую устроить
Богадельный дом.
Перед ризницей святою
В ночь лампадки зажигай,
Да получше, без отстою,
Масло наливай»

Подошел и Федор Шкурин.
«Прочь! не подходи!
Вместо сердца грош фальшивый
У тебя в груди!

Ты ребенком драл щетину
Из живых свиней,
А теперь ты жилы тянешь
Из живых людей!»

Шкурин голову повесил,
«Тык-с!- пробормотал…
Князь Иван один был весел.
«Браво!»- он сказал.

Дружен был старик с Зацепой,
Он к нему подсел —
Укротить порыв свирепый
В свой черед хотел…

Князь Иван

Ты Шиллера, должно быть, начитался
Иль чересчур венгерского хлебнул!
Кто не мечтал… и кто не оказался
Отступником? Кто круто не свернул
С прямых путей — по воле… поневоле?..
Припомни-ка товарищей по школе:

Окончив курс, на лекции студентам
Ученый Швабс с энергией внушал
Любовь к труду, презрение к процентам,
Громя тариф, налоги, капитал.
Сочувственно ему внимали классы…
А ныне он — директор ссудной кассы…

«Судья лишь тот, кто богу сам не грешен,
А мой принцип — прощенье и любовь!-
Говаривал Володя Перелешин.-
Кто низко пал — воспрянуть может вновь,
Не бичевать, жалеть должны мы вора…»
А ныне он — товарищ прокурора…

Граф Твердышов… уж он ли над Россией,
Над мужичком голодным не грустил?
А кончил тем, что с земской гарантией
По пустырям дорогу проложил
И с помощью ненужной той дороги
Отяготил крестьянские налоги…

Защепин
(внезапно вскакивает)

Хлебушка нет,
Валится дом,
Сколько уж лет
Каме поем
Горе свое!

Князь Иван

Эх, ты! Некстати перервал!
Шумит, как угли в самоваре!
А я бы, верно, перебрал
Весь Петербург: я был в ударе!

Горе! Горе! хищник смелый
Ворвался в толпу!
Где же Руси неумелой
Выдержать борьбу?
Ох! горька твоя судьбина,
Русская земля!
У мужицкого алтына,
У дворянского рубля
Плутократ, как караульный,
Станет на часах,
И пойдет грабеж огульный,
И — случится крррах!

Он осушил стакан воды,
Порывы грусти тише стали;
Не уходившие жиды
Его почти не понимали;
Они подумали, что он
Свершил в России преступленье,
Украв казенный миллион,
И — предложили наставленье.

ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ

Денежки есть — нет беды,
Денежки есть — нет опасности
(Так говорили жиды,
Слог я исправил для ясности).
Вытрите слезы свои,
Преодолейте истерику.
Вы нам продайте паи,
Деньги пошлите в Америку.
Вы рассчитайте людей,
Вы распустите по городу
Слух о болезни своей,
Выкрасьте голову, бороду,
Брови… Оденьтесь тепло.
Вы до Кронштадта на катере,
Вы на корабль… под крыло
К нашей финансовой матери.
Денежки — добрый товар,-
Вы поселяйтесь на жительство,
Где не достанет правительство,
И поживайте как — царрр!..

Прочь! гнушаюсь ваших уз!
Проклинаю процветающий,
Всеберущий, всехватающий,
Всеворующий союз!..
—
Ушли, полны негодованья,
Жиды-банкиры… Леонид
С последним словом увещанья
Перед Зацепиным стоит.

Явленье — строго говоря —
Не ново с русскими великими умами:
С Ивана Грозного царя
До переписки Гоголя с друзьями,
Самобичующий протест —
Российских граждан достоянье!
Его, как ржа железо, ест
Душевной немощи сознанье;
Забыта истина одна,
Что рыцарская честь в России невозможна…
Мы искалечены безбожно,
И разве наша в том вина?

(Пауза. Оратор всматривается в лицо Зацепы,
наблюдая впечатление своей речи. Зацепин
закрывает глаза.)

Русской души не понять иноверцу…
Пусть он бичует себя, господа!
Дайте излиться прекрасному сердцу!
Нет в покаяньи стыда.
Что за нелепость — крестьянин не сеченный?
Нечем тут хвастать, а лучше молчать:
Темные пятна души изувеченной
Русскому глупо скрывать,
Неисчислимы орудья клеймящие!
Если кого не коснулись они,
Это — не Руси сыны настоящие,
Это — уроды! Куда ни взгляни,
Всё под гребенку подстрижено,
Сбито с прямого пути,
Неотразимо обижено…
Где же спасенье найти?
Где? «В миллионах!»- так жизнь подсказала,
Гений достигнуть помог…
Горе одно: он убить идеала
В сердце прекрасном не мог…
О, роковая судеб неизбежность!
В практике — строгий делец,
Голубь в душе — благородство и нежность!..
Вот его драма… Уснул наконец…

(Пауза. Оратор снова всматривается в лицо Зацепы,
сидящего с закрытыми глазами, и продолжает более
развязным тоном.)

Уж лучше бить, чем битым быть,
Уж лучше есть арбузы, чем солому…
Сознал ты эту аксиому?
Так, стало, не о чем тужить!
Знай свой шесток и дань плати культуре!
На Западе Мишле, Эдгар Кине,
Овсянников в родной твоей стране —
Явленья, верные натуре!
И то уж хорошо, что выиграл ты бой…
Толпа идет избитою тропой;
Рабы довольны, если сыты,
Но нам даны иные аппетиты…
О господи! удвой желудок мой!
Утрой гортань, учетвери мой разум!
Дай ножницы такие изобресть,
Чтоб целый мир остричь вплотную разом —
Вот русская незыблемая честь!..

(Зацепин кидается к Леониду с кулаками,
его удерживают.)

Князь Иван

Дай венгерского старейшего!
Дружно тост провозгласим:
«За философа новейшего!»
Вы — мальчишки перед ним!
Ничего не будет нового,
Если завтра у него
На спине туза бубнового
Мы увидим… ничего!
Но гораздо вероятнее,
Что его карьера ждет
Деликатнее, опрятнее.
Миллионы наживет!

Савва
(хлопоча между тем около Зацепина, говорит вполголоса)

Опомнись, Гриша! что с тобой?
Себя клеймишь, друзей порочишь,
Нехорошо! Уйди домой
И там беснуйся сколько хочешь.
Или ты выгодным нашел
Пустить молву между врагами,
Что состоянье приобрел
Ты незаконными путями?
Опомнись! У тебя есть сын…
Услышит…

У меня нет сына…

(Бросает Савве телеграмму.)

Савва
(читает)

«Сегодня умер Константин».
Так вот разгадка! вот причина!
Недаром он с утра ходил
Угрюм и зол в хандре глубокой,
Недаром так безумно пил…
Удар, действительно, жестокий!…

Гриша — образчик широких натур —
Смолоду в крайности резко бросался:
То миллионов желал самодур,
То в монастырь запереться сбирался.
И богомолец, и ротмистр лихой,
И хлебосол — предводитель дворянства,
Стал он со временем туз откупной —
Эксплуататор народного пьянства.
Откуп решили; герой не хотел
Праздно сидеть на своем капитале
И провалился — по новости дел….
Многие так провалились в начале.
Бывший гусар, зарядив пистолет,
Дерзко на бирже сыграл на остатки —
Вывезло счастье!… Уверовал свет
В гений Зацепы… Постигнув порядки
Новой эпохи, и он не дремал:
Счастливо, нет ли, на бирже играя,
Давние связи Зацепа скреплял,
Ловко услуги свои предлагая:
Деньги «свободные» взять у друзей
И возвратить с дивидендом высоким —
Чудное средство для скрепы связей!
Гриша прослыл финансистом глубоким.
Стали к нему, как ручьи в океан,
Тайные нити успеха стекаться,
Мысль озарила — неси к нему план,
А без Зацепы не смей и соваться….

Слух по столице пронесся один —
Сделано слишком уж дерзкое дело!
Входит к Зацепе единственный сын:
«Правда ли?», «Правда ли?»- юноша смело
Сыплет вопросы — и нет им конца;
Вспыхнула ссора. Зацепа взбесился.
Чтоб не встречать и случайно отца,
Сын непокорный в Москву удалился.
Там он оканчивал курс, голодал,
Письма и деньги отцу возвращая.
Втайне Зацепа о нем тосковал….
Вдруг телеграмма пришла роковая:
«Ранен твой сын». Через сутки письмом
Друг объяснил и причину дуэли:
«Вором отца обозвали при нем»….
Черные мысли отцом овладели,
Утром он к сыну поехать хотел,
Но и другая пришла телеграмма…
Как ни крепился старик — не стерпел.
И разыгралась воочию драма…
—
Князь острил, бурлил Зацепа,
Леонид не уходил,
Он посматривал свирепо
Да с азартом водку пил.
Савва — честь ему и слава! —
«Сядем в горку!»- вдруг сказал.
Стол накрыт — пошла забава,
Что ни ставка — капитал!
Рассчитал недурно Савва:
И Зацепин к ним подстал.

Краткое содержание поэмы:

ЧАСТЬ 1. ЮБИЛЯРЫ И ТРИУМФАТОРЫ

«Бывали хуже времена, / Но не было подлей», - читает автор о 70-х гг. XIX в. Для того чтобы убедиться в этом, ему достаточно заглянуть в один из дорогих ресторанов. В зале № 1 собрались сановники: празднуется юбилей администратора. В числе главных достоинств юбиляра называется то, что он не довел до разоренья население вверенного ему края. «Подвижник» не воровал казенное добро, и за это собравшиеся выражают ему глубокую благодарность.

В зале № 2 чествуют деятеля просвещения. Ему подносят портрет Магницкого - знаменитого попечителя Казанского учебного округа, который прославился как «гаситель наук», предлагавший закрыть Казанский университет.

В зале № 3 чествуют князя Ивана. Дед юбиляра был шутом царицы Елизаветы, «сам он - ровно ничего». Князь Иван увлечен водевилями и опереттой, его единственная утеха - заехать в Буфф.

В зале № 4 что-то говорят о сенате, но главное место принадлежит здесь осетру. В зале № 5 «агрономический обед» совмещен с заседанием. Юбиляр посвятил свой досуг скотоводству, думая быть полезным крестьянству. Но в результате своей многолетней деятельности он решил, что русский народ следует оставить «судьбам его и Богу». К юбилею скотовод Коленов награжден медалью «За ревность и старанье», вручение которой и празднуется теперь в ресторане.

В зале № 6 чествуют изобретателя броненосцев и гранат. Собравшиеся прекрасно знают, что смертоносное оружие оказалось никуда не годным, и даже говорят об этом прямо в поздравительных речах. Но - что нужды им в этом? Они празднуют юбилей изобретателя…

В зале № 7 собрались библиофилы, и оттуда сразу «мертвечиной понесло». Господин Ветхозаветный зачитывает отрывок из недавно найденных путевых заметок юноши Тяпушкина, который, «прибыв в Ирбит, дядей был прибит». Собравшиеся восторгаются шедевром, разглядывают рукопись в лупу и размышляют о том, что следует восстановить в России двоеточие над i. Зосим Ветхозаветный признается, что мертвые писатели куда милее ему, чем живые. Празднество в этом зале напоминает «пир гробовскрывателей».

Из зала № 8 слышны лобызанья и возгласы «ура!». В зале № 9 напутствуют в самостоятельную жизнь студентов, увещевая их не предаваться анархическим мечтам,

В зале № 10 вездесущий князь Иван поднимает тост за «царя вселенной - куш». В зале № 11 собравшиеся умиляются деятельностью благотворительницы Марьи Львовны, призвание которой - «служить народу». Но самая увлекательная беседа идет в зале № 12: здесь собралось общество гастрономов, здесь «поросенку ставят баллы, рассуждая о вине», здесь можно без риска подать мнение о салате.

ЧАСТЬ 2. ГЕРОИ ВРЕМЕНИ

Во всех залах продолжается бесконечное празднование и чествование, приобретающее все более фантасмагорический характер. Савва Антихристов произносит спич в честь производителя работ акционерной компании Федора Шкурина. В молодости «самородок-русак» дергал щетину у свиней, впоследствии откупил у помещика угодья «до последнего лещика» и, упорно трудясь, стал железнодорожным магнатом. Чествовать Шкурина пришли «почетные лица» в чинах и с орденами, имеющие пай в коммерческих фирмах; «плебеи», поднявшиеся из низов и достигшие денег и крестов; погрязшие в долгах дворяне, готовые поставить свое имя на любой бумаге; менялы, «тузы-иноземцы» и «столпы-воротилы» по прозвищу Зацепа и Савва.

Новый оратор - меняла - высказывает мысль о необходимости учредить Центральный дом терпимости и надеется дать этой мысли грандиозное развитие. Зацепа-столп соглашается с мыслью оратора: «Что сегодня постыдным считается, / Удостоится завтра венца…»

Вскоре речи становятся менее связными, и празднование перерастает в заурядную пьянку. Князь Иван провожает взглядом одного из «современных Митрофанов», в котором виден дух времени: «Он по трусости - скупец, / По невежеству - бесстыден, / И по глупости - подлец!»

Собравшиеся осуждают прессу, адвокатов, австрийцев, судебное следствие… Суетливый коммерсант горячо убеждает еврея-процентщика в том, что брошюрой «О процентах» тот заявил свою связь с литературой и теперь должен направить свой талант на служение капиталу. Процентщик сомневается в своем даровании, ему не хочется прослыть «подставным в литературе». Но коммерсант уверен в том, что «ныне - царство подставных» и «прессой правит капитал».

Князь Иван высмеивает Берку-еврея, разбогатевшего на выгодном подряде. Он убежден в том, что «жидовине» нипочем христианские души, когда он добивается генеральства.

Среди «плутократов» особенно заметны ренегаты-профессора. История их проста: до тридцати лет они были честными тружениками науки, громили плутократию, и казалось, что их невозможно сбить с пути никакими деньгами. Вдруг они пустились в биржевые спекуляции, используя для этого свои ораторские способности - «машинное красноречье». Бывшие деятели науки стали говорильными машинами, «предпочтя ученой славе соблазнительный металл»; они могут говорить, не смущаясь противоречиями в собственных фразах. Эти люди принесли силу своего знания на помощь аферистам, они готовы утверждать «всякий план, в основе шаткий», а гуманные идеи их давно не беспокоят.

Среди собравшихся заметен и Эдуард Иваныч Грош, которого вообще можно встретить в любом собрании, с которым не надо ни телеграфа, ни газетных новостей. Этот человек может куда угодно протиснуть взятку и выхлопотать все: закладную, моську, мужа, дачу, дом, капитал, даже португальский орден.

В самый разгар веселого пира пьяный Зацепа-столп вдруг начинает рыдать, называя себя вором. Но у собравшихся его откровения вызывают то же чувство, что плач гетеры, которая на склоне блудных дней страдает о потере добродетели. Князь Иван уверен, что «ныне тоскует лишь тот, кто не украл миллиона». Он напоминает об университетском преподавателе Швабсе, который внушал студентам презрение к процентам, и капиталу, а потом стал директором ссудной кассы. Вспоминает он и о графе Твердышове, который всегда страдал о голодных мужичках, а кончил тем, что проложил по пустырям ненужную дорогу, отяготив крестьян новыми налогами.

Жиды тоже успокаивают Зацепу, убеждая его в том, что при наличии денег никакой беды и опасности быть не может. Их обрывает оратор-философ, поднимающий тост за «русскую незыблемую честь», которая, по его мнению, заключается в том, чтобы «целый мир остричь вплотную разом».

Вдоволь нарыдавшись и нафилософствовавшись, герои времени садятся за карточный стол.

Построение

Сюжет: Основное действие поэмы развертывается в ресторане Дюссо. И по отношению к этому действию пространство всего отраженного в поэме мира можно разделить на два вида: внутреннее (пространство трактира) и внешнее (возникающее в рассказах героев и авторских отступлениях). Внешнее пространство выходит за границы, установленные фабулой, и переносит героев в разные уголки Петербурга, России, за границу. Однако в какую бы сферу Некрасов ни помещал своих «современников», пространство всегда предстает замкнутым вокруг них. Сюжетный зачин произведения ироничен. Поэту, вроде бы, захотелось опровергнуть излишне резкую оценку его времени, вычитанную им из подвернувшейся под руку книги:

Бывали хуже времена,

Но не было подлей.

Герои: В этой поэме Некрасов выступает мастером коллективного портрета, отличающегося лаконизмом и глубиной сатирического обобщения. Участники ресторанного пиршества различны по социальному положению, возрасту, характерам, но они в изображении поэта представляют собой как бы единый организм, единое существо, отлично приспособленное к делу наживы:

Во-первых, тут были почетные лица

В чинах, с орденами. Их видит столица

В сенате, в палатах, в судах.

Служа безупречно и пользуясь весом,

Они посвящают досуг интересам

Коммерческих фирм на паях.

Тут были плебеи, из праха и пыли.

Достигшие денег, крестов,

И рядом вельможи тут русские были,

Сидели тут рядом тузы-иноземцы:

Остзейские, русские, прусские немцы,

Евреи и греки и много других –

Бурное развитие капитализма в России (70-е годы XIX в.) можно уподобить грандиозному стихийному явлению. Страна менялась на глазах с поразительной быстротой. Как грибы появлялись новые предприятия, фирмы, кипело промышленное и городское строительство, прокладывались новые дороги и железнодорожные пути. Всего заметнее эти перемены проявлялись в социальной структуре общества. Бойко утверждался класс капиталистов. Причудливо менялось нравственное лицо интеллигенции, усиливался контраст между непомерным богатством одних и унизительной нищетой других. Вся это новь получила глубокое и блестящее по художественной форме отражение в поэме Некрасова «Современники», созданной в 1873 г., как раз в разгар капиталистического бума. Поэту удалось создать произведение новаторское по форме, необыкновенно сложное по идейно-художественному замыслу.

Сюжетный зачин произведения ироничен. Поэту, вроде бы, захотелось опровергнуть излишне резкую оценку его времени, вычитанную им из подвернувшейся под руку книги:

Бывали хуже времена,
Но не было подлей. (1)

Ведь подобную оценку рьяно опровергали газетные реляции о головокружительных успехах в жизни страны, гордящейся победителями. «Стяжавшим лавры счета нет!» Часть первая поэмы «Юбиляры и триумфаторы» - посвящена описанию торжеств, охвативших страну:

«Ликуй, Орел!..», «Гордись, Москва!»,
«Бердичеву привет!..» (188).

Во всех шестнадцати залах модного ресторана Дюссо, куда заглянул герой поэмы, раздаются спичи, чествующие юбиляров и триумфаторов. Но вот он, парадокс: наслушавшись речей пирующих тузов капитала и их приспешников, герой поэмы теперь мог вполне согласиться с грустной оценкой времени, вычитанной им в книге.

М.С.Горячкина в содержательной статье «Карающая лира» обратила внимание на новаторский характер художественной типологии Некрасова: «В поэме «Современники» дано сочетание не только социального и индивидуально-человеческого внутри типа, но и сочетание социальных типов с типами-символами» (2) . Эту особенность поэтики произведения выделяет И.Г.Савостин, увидевший в поэме не портретную галерею, а «групповой портрет единого во всех лицах хищника смелого» .(3)

В этой поэме Некрасов выступает мастером коллективного портрета, отличающегося лаконизмом и глубиной сатирического обобщения. Участники ресторанного пиршества различны по социальному положению, возрасту, характерам, но они в изображении поэта представляют собой как бы единый организм, единое существо, отлично приспособленное к делу наживы:

Во-первых, тут были почетные лица
В чинах, с орденами. Их видит столица
В сенате, в палатах, в судах.
Служа безупречно и пользуясь весом,
Они посвящают досуг интересам
Коммерческих фирм на паях.
Тут были плебеи, из праха и пыли.
Достигшие денег, крестов,
И рядом вельможи тут русские были,
Погрязшие в тине долгов (206).

Сидели тут рядом тузы-иноземцы:
Остзейские, русские, прусские немцы,
Евреи и греки и много других –
В Варшаве, в Одессе, в Крыму, в Петербурге
Банкирские фирмы у них –
На аки , на раки , на берги и бурги
Кончаются прозвища их (206).

С неменьшим мастерством и сатирической заостренностью изображаются поэтом наиболее яркие представители этих сборищ. Таков Эдуард Грош, ловкий проныра, сибарит, делец и шут; это и содержатель ссудной кассы, сумевший втереться в общество толстосумов. Поэт дает ему убедительную характеристику:

Этот тип безмерно гнусен.
Современный Митрофан
Глуп во всем, в одном искусен:
Залезать в чужой карман! (212).

Особый интерес представляет изображение в поэме интеллигенции, выказавшей поистине хамелеонскую способность приспосабливать убеждения к текущему историческому моменту. Сегодня ею слагаются восторженные гимны высоким идеалам, завтра ее божество Мамон. О таких горе-интеллигентах в поэме сказано:

Нынче счету нет артистам,
Что таким путем пошли,
И на помощь аферистам
Силу знанья принесли.
Всякий план, в основе шаткий,
Как на сваях утвердят,
Исторической подкладкой,
Перспективами снабдят! (226).

Впечатляет микроновелла о солидном ученом муже. Казалось бы, ничто не собьет честного труженика науки с избранного пути. Не тут-то было! Вдруг – конец истории / – В тридцать лет герой – /Прыг с обсерватории / В омут биржевой (225).

Еще более впечатляет образ демократа, друга народа и свободы, преобразовавшегося в плутократа: Спекуляторские штуки / Ловко двигает вперед / При содействии науки / Этот старый патриот... (225). Сходен с ним говорун и острослов Леонид (Эту кличку ему дали тузы).

Поэт определяет необыкновенные способности этого человека емкой словесной формулой – говорильная машина: Он машинным красноречьем плутократию дивит; никаким противоречьем / Не смущаясь, говорит/В интересах господина, / Заплати да тему дай, / Говорильная машина/ Загудит: поднимет лай, / Будет плакать и смеяться,/ – Цифры, факты извращать... (225).

Леонид является не только идеологом плутократии, но и выразителем ее сокровенных чаяний. Они воплощены в его впечатляющем монологе-мольбе:

О господи! удвой желудок мой!
Утрой гортань! учетвери мой разум!
Дай ножницы такие изобресть,
Чтоб целый мир остричь вплотную разом... (247).

Самого пристального внимания заслуживают образы князя Ивана, Григория Зацепы, Федора Шкурина, Саввы Антихристова. Поэт-сатирик беспощаден к социальному злу, но это не значит, что его палитра содержит одну лишь черную краску. Поэт и в самой сокрушающей сатире остается объективным художником, честно отделяющим при анализе пшеницу от плевел. Этот принцип осуществляется на всех уровнях текста.

Князь Иван – сквозной, проходящий через всю поэму образ. Его портрет нарисован в гротескном стиле, с использованием гиперболизации и усложненной метафорики. Современники зафиксировали факт изумления В.Маяковского, ознакомившегося со следующим текстом:

Князь Иван – колосс по брюху,
Руки – род пуховика,
Пьедесталом служит уху
Ожиревшая щека (191).

«Неужели это не я написал?», – воскликнул Маяковский, услышав чтение этих строк О.Бриком. Действительно, в смелой образности этой поэмы Некрасов сумел приблизиться к художественным дерзаниям поэтов-модернистов начала века двадцатого. В образе Ивана, обостренно сатирическом, поэт отважно совместил низкое с высоким:

По устройству верхней губы
Он – бульдог; с оскалом зубы,
Под гребенку волоса
И добрейшие глаза (191).

Конечно, добрейшие глаза среди монстров капитала - редкость, но еще важнее то, что Некрасов наделил своего героя и незаурядным умом, к тому же – положительной художественной функцией: он в поэме резонер-обличитель, носитель авторского голоса. Предок шутов, обитавших у царского трона, наделенный бесценным правом изрекать правду, князь Иван, по большому счету, шут нового времени, выполняющий по сути ту же непростую роль.

Не менее сложен образ Григория Зацепы, занимающий центральное место в поэме. Новаторство поэта в данном случае проявилось в умелом синтезе сатиры с психологизмом. Более того, образ Зацепы, история его жизни столь сложны, что вырываются за рамки сатирического жанра и приближают повествование к руслу глубокого драматизма.

Некрасов не жалеет красок для изображения «подвигов» этого русского нувориша. Полнее всего суть его воплощена в саморазоблачительном монологе:

Я – вор! Я – рыцарь шайки той
Из всех племен, наречий, наций,
Что проповедует разбой
Под видом честных спекуляций!
Где сплошь да рядом – видит бог! –
Лежат в основе состоянья
Два-три фальшивых завещанья,
Убийство, кража и подлог! (240).

И все же этого человека не назовешь закостенелым негодяем, поскольку душа его стала ареной борьбы добра и зла. Толчком к духовному смятению Зацепы послужила гибель на дуэли горячо любимого сына. Причина дуэли: Вором отца обозвали при нем . Сын защищал честь отца, давно утраченную и погиб. Это ли не драма?

Зацепа – редкий тип кающегося хищника. Князем Иваном о нем метко сказано: На миллион согреша, / На миллиарды тоскует . Этот образ не случайно приковал столь большое внимание поэта. Некрасов и за собой знал вину близкого общения с ликующими и праздно болтающими толстосумами . Знал и выжигал каленым железом покаянной лирики ?

В поэме «Современники» Некрасов художественно запечатлел факт духовного оскудения общества, вкусившего первые плоды утверждаемого в России капитализма, названного Глебом Успенским Господином Купоном. Пафосом поэмы «Современники» навеяно и стихотворение Некрасова «Поэту (Памяти Шиллера)» (1874). В нем воплощено личностное, болезненно-страстное отношение поэта к свершившемуся историческому перевороту в жизни России. Вот первые две строфы этого стихотворения-инвективы:

Где вы – певцы любви, свободы, мира
И доблести?.. Век «крови и меча»!.
На трон земли ты посадил банкира,
Провозгласил героем палача...

Толпа гласит: «Певцы не нужны веку!»
И нет певцов… Замолкло божество...
О кто ж теперь напомнит, человеку
Высокое призвание его?.. (Т.3, с.166).

Более 130 лет отделяют нас от времени создания Некрасовым поэмы «Современники», но актуальности она не утратила и воспринимается читателями так, будто написана сегодня.

Примечания:

(1) - Н.А.Некрасов. Полн.собр.соч. и писем в 15 томах. Т.4. – Л.: Наука, 1982. – С.187. В дальнейшем тексты цитируются по данному изданию, в скобках указ. стр.
(2) - М.С.Горячкина. Карающая лира // Н.А.Некрасов и русская литература. – М.: Наука, 1971. – С.162.
(3) - И.Г.Савостин. Монтажный принцип композиции поэмы Н.А.Некрасова «Современники» // «Н.А.Некрасов и его время» сборник статей. Вып.1. – Калининград, 1975. – С.53.

Путь в литературу для автора поэм «Кому на Руси жить хорошо », «Мороз, Красный нос» и «Русские женщины» был долгим. Оказавшись в Петербурге и не всегда имея в кармане деньги даже на полноценный обед, Николай Некрасов начал сочинять азбуки и сказки в стихах, которые заказывали издатели лубков, писал водевили для Александринского театра, а параллельно работал над более серьезными стихами, прозой, критикой и публицистикой.

«Господи, сколько я работал!..», - вспоминал поэт впоследствии. Но люди, знавшие его, были уверены, что лишения только закалили его характер. Из мальчишки, ночующего в трущобах, Николай Некрасов превратился в редактора «Современника», основанного самим Пушкиным , а после закрытия легендарного журнала возглавил «Отечественные записки».

Свои воспоминания об этом талантливом человеке оставили Авдотья Панаева, Николай Чернышевский , Федор Глинка и другие литераторы и мемуаристы. Мы выбрали 5 интересных свидетельств.

Авдотья Панаева

Первый раз я увидела И.А.Некрасова в 1842 году, зимой. Белинский привел его к нам, чтобы он прочитал свои «Петербургские углы». Белинского ждали играть в преферанс его партнеры; приехавший из Москвы В.П.Боткин тоже сидел у нас. После рекомендации Некрасова мне и тем, кто его не знал, Белинский заторопил его, чтоб он начал чтение. Панаев уже встречался с Некрасовым где-то.

Некрасов, видимо, был сконфужен при начале чтения; голос у него был всегда слабый, и он читал очень тихо, но потом разошелся. Некрасов имел вид болезненный и казался на вид гораздо старее своих лет; манеры у него были оригинальные: он сильно прижимал локти к бокам, горбился, а когда читал, то часто машинально приподнимал руку к едва пробивавшимся усам и, не дотрагиваясь до них, опять опускал. Этот машинальный жест так и остался у него, когда он читал свои стихи". <...>

«Белинский находил, что тем литераторам, которые имеют средства, не следует брать денег с Некрасова. Он проповедовал, что обязанность каждого писателя помочь нуждающемуся собрату выкарабкаться из затруднительного положения, дать ему средства свободно вздохнуть и работать - что ему по душе. Он написал в Москву Герцену и просил его прислать что-нибудь в «Петербургский сборник». Герцен, Панаев, Одоевский и даже Соллогуб отдали свои статьи без денег. Кронеберг и другие литераторы сами очень нуждались, им Некрасов заплатил. Тургенев тоже отдал даром своего «Помещика» в стихах, но Некрасову обошлось это гораздо дороже, потому что Тургенев, по обыкновению, истратив деньги, присланные ему из дому, сидел без гроша и поминутно занимал у Некрасова деньги.

Николай Чернышевский

В характеристике начинающегося 1856 годом «второго периода журнальной деятельности» Некрасова говорится, между прочим, что "умственный и нравственный горизонт поэта значительно раздвинулся под влиянием того сильного движения, какое началось в обществе, и тех новых людей, которые окружили его«.- Дело было не в расширении «умственного и нравственного горизонта поэта», а в том, что цензурные рамки несколько «раздвинулись» и «поэт» получил возможность писать кое о чем из того, о чем прежде нельзя было ему писать.- Когда дошло и до крайнего своего предела расширение цензурных рамок, Некрасов постоянно говорил, что пишет меньше, нежели хочется ему; слагается в мыслях пьеса, но является соображение, что напечатать ее будет нельзя, и он подавляет мысли о ней; это тяжело, это требует времени; а пока они не подавлены, не возникают мысли о других пьесах; и когда они подавлены, чувствуется усталость, отвращение от деятельности, слишком узкой.

Федор Глинка, мемуарист

Отец мой, известный в свое время писатель и патриот Сергей Николаевич Глинка, встретился с Некрасовым в 1839 году у своего кума Н. А. Полевого, заинтересовался им, и, не знаю вследствие каких причин, предложил ему учиться у него французскому языку. С этого дня, Некрасов сделался частым посетителем нашего дома. Как теперь вижу его, перед столиком, читающего по-французски вслух с забавным выговором. Некрасов скоро сошелся с старшим братом моим С. С. Глинкой (еще живым до сей минуты) и поселился вместе с ним на углу Невского проспекта и Владимирской улицы, в дом занятом теперь гостиницей «Москва». Они занимали в третьем этаже насколько комнат, прилично убранных собственной мебелью, перевезенной братом с старой квартиры на Литейной, где у него была типография. Вся мягкая мебель была обита материей красного цвета; упоминаю об этом потому, что по отъезде моего брата из Петербурга, Некрасов, при встречах со мной, постоянно требовал эту мебель, хотя, по словам брата, она вовсе ему не принадлежала. Когда я заходил к брату, то, большею частью, заставал Некрасова лежащим на диван; он постоянно быль, или казался, угрюмым и мало разговаривал.

Екатерина Жуковская, мемуаристка

Вернувшись осенью из деревни, он часто заходил к нам по вечерам прочесть то или другое только что им написанное стихотворение или просто поговорить о редакционных делах. Читал он крайне оригинально, совершенно не так, как читали другие поэты того времени: не входил в пафос и не завывал, а читал каким-то замогильным голосом, чему много содействовала его постоянная хрипота.

Отличаясь широким размахом, он представлял удивительную смесь широкой натуры с некоторою прижимистостью, обнаруживавшеюся преимущественно в мелочах.

Так, все были удивлены однажды скверным переводом какого-то французского романа, помещенного в «Современнике», где, например, слово esprit de corps было переведено - «дух тела» - и тому подобное.

Кое-кто стал укорять Пыпина за пропуск такого перевода.

Да это ведь не я! Перевод этот поместил сам Николай Алексеевич! Он его купил у неизвестного переводчика.

Кто-то при мне укорял Некрасова за это.

Грех попутал! - засмеялся он. - Соблазнил меня малый дешевизной: по 8 рублей с листа спросил.

Рядом с этим он не жалел давать большие авансы лицам, которых признавал талантливыми и от которых ждал большого, что зачастую не оправдывалось на деле.

Алексей Николаевич Мошин, писатель

Некрасова и Достоевского я встречал у Андрея Александровича Краевского, иногда в довольно большом обществе. О них помню только то, что Некрасов казался мне милым, любезным, внимательным человеком, очень интересным собеседником, остроумным, часто веселым рассказчиком. Достоевский казался очень суровым и мрачным и необщительным человеком: он вступал в разговор и споры только с кружком своих тесных знакомых, он часто бывал грустен, уныл и часто казался раздраженным. Тяжелый, угрюмый, болезненно-нервный человек - таким казался мне Достоевский.