Многие ахматовские стихотворения - это обращение к трагическим судьбам России. Началом тяжких испытаний для России стала в поэзии Ахматовой Первая мировая война. Поэтический голос Ахматовой становится голосом народной скорби и одновременно надежды. В 1915 году поэтесса пишет "Молитву":
Дай мне горькие годы недуга, Задыханья, бессонницу, жар, Отыми и ребенка, и друга, И таинственный песенный дар - Так молюсь за Твоей литургией После стольких томительных дней, Чтобы туча над темной Россией Стала облаком в славе лучей.Революция 1917 года была воспринята Ахматовой как катастрофа. Новая эпоха, пришедшая после революции, ощущалась Ахматовой как трагическое время потерь и разрушений. Но революция для Ахматовой - это и возмездие, расплата за прошлую греховную жизнь. И пусть сама лирическая героиня не творила зла, но она чувствует свою причастность к общей вине, а потому готова разделить судьбу своей родины и своего народа, отказывается от эмиграции. См. стихотворение "Мне голос был..." (1917):
Мне голос был. Он звал утешно, Он говорил: "Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный, Оставь Россию навсегда. Я кровь от рук твоих отмою, Из сердца выну черный стыд, Я новым именем покрою Боль поражений и обид". Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух. 1917"Мне голос был", - сказано так, словно речь идет о божественном откровении. Но это, очевидно, и внутренний голос, отражающий борьбу героини с собой, и воображаемый голос друга, покинувшего родину. Ответ звучит осознанный и четкий: "Но равнодушно и спокойно..." "Спокойно" здесь означает лишь видимость равнодушия и спокойствия, на самом деле оно является признаком необыкновенного самообладания одинокой, но мужественной женщины.
Во время Великой Отечественной войны Ахматова была эвакуирована в Ташкент, в Ленинград вернулась в 1944 году. В годы войны тема Родины становится ведущей в лирике Ахматовой. В стихотворении "Мужество", написанном в феврале 1942 года, судьба родной земли связывается с судьбой родного языка, родного слова, которое служит символическим воплощение духовного начала России:
Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, - И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем Навеки! 1942Во время войны на первый план выдвинулись общечеловеческие ценности: жизнь, дом, семья, родина. Многие считали невозможным возврат к довоенным ужасам тоталитаризма. Так что идея "Мужества" не сводится к патриотизму. Духовная свобода навеки, выраженная в вере в свободу русского слова, - вот ради чего народ совершает свой подвиг.
Заключительным аккордом темы родины у Ахматовой звучит стихотворение "Родная земля" (1961):
И в мире нет людей бесслезней, Надменнее и проще нас. 1922 В заветных ладанках не носим на груди, О ней стихи навзрыд не сочиняем, Наш горький сон она не бередит, Не кажется обетованным раем. Не делаем ее в душе своей Предметом купли и продажи, Хворая, бедствуя, немотствуя на ней, О ней не вспоминаем даже. Да, для нас это грязь на калошах, Да, для нас это хруст на зубах. И мы мелем, и месим, и крошим Тот ни в чем не замешанный прах. Но ложимся в нее и становимся ею, Оттого и зовем так свободно - своею. 1961Эпиграфом выбраны строки из собственного стихотворения 1922 года. Стихотворение светлое по тону, несмотря на предчувствие близкой смерти. Фактически Ахматова подчеркивает верность и незыблемость своей человеческой и творческой позиции. Слово "земля" многозначно и многозначительно. Это и грунт ("грязь на калошах"), и родина, и ее символ, и тема творчества, и первоматерия, с которой тело человека соединяется после смерти. Сталкивание различных значений слова наряду с использованием самых разных лексико-семантических пластов ("калоши", "хворая"; "обетованный", "немотствуя") создает впечатление исключительной широты, свободы.
В лирике Ахматовой появляется мотив осиротевшей матери, который достигает вершины в "Реквиеме" как христианский мотив вечной материнской участи - из эпохи в эпоху отдавать сыновей в жертву миру:
Магдалина билась и рыдала, Ученик любимый каменел, А туда, где молча Мать стояла, Так никто взглянуть и не посмел.И здесь вновь личное у Ахматовой соединяется с общенациональной трагедией и вечным, общечеловеческим. В этом заключается своеобразие поэзии Ахматовой: боль своей эпохи она ощущала как свою собственную боль. Ахматова стала голосом своего времени, она и не была приближена к власти, но и не клеймила свою страну. Она мудро, просто и скорбно разделила ее судьбу. Памятником страшной эпохе стал "Реквием".
Анна Ахматова в годы Великой Отечественной Войны - страница №1/1
Анна Ахматова в годы Великой Отечественной Войны.
Великая Отечественная война советского народа, которую он вел на протяжении четырех долгих лет с германским фашизмом, отстаивая как независимость своей Родины, так и существование всего цивилизованного мира, явилась новым этапом и в развитии советской литературы. На протяжении двадцати с лишним лет предшествующего развития она достигла, как известно, серьезных художественных результатов. Ее вклад в художественное познание мира заключался прежде всего в том, что она показала рождение человека нового общества. На протяжении этих двух десятилетий в советскую литературу постепенно входили, наряду с новыми именами, различные художники старшего поколения. К числу их принадлежала и Анна Ахматова. Подобно некоторым другим писателям, она в 20-е и 30-е годы пережила сложную мировоззренческую эволюцию.
Война застала Ахматову в Ленинграде. Судьба ее о это время по-прежнему складывалась тяжело-вторично арестованный сын находился в заключении, хлопоты по его освобождению ни к чему не приводили. Известная надежда на облегчение жизни возникла перед 1940 годом, когда ей было разрешено собрать и издать книгу избранных произведений. Но Ахматова, естественно, не могла включить в нее ни одного из стихотворений, впрямую касавшихся тягостных событий тех лет. Между тем творческий подъем продолжал быть очень высоким, и, по словам Ахматовой, стихи шли сплошным потоком, “наступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь...”.
Появлялись и первоначально существовали неоформленно отрывки, названные Ахматовой “странными”, в которых возникали отдельные черты и фрагменты прошедшей эпохи-вплоть до 1913 года, но иногда память стиха уходила еще дальше - в Россию Достоевского и Некрасова. 1940 год был в этом отношении особенно интенсивен и необычен. Фрагменты прошедших эпох, обрывки воспоминаний, лица давно умерших людей настойчиво стучались в сознание, перемешиваясь с более поздними впечатлениями и странно перекликаясь с трагическими событиями 30-х годов. Впрочем, ведь и поэма “Путем всея земли”, казалось бы, насквозь лирическая и глубоко трагичная по своему смыслу, также включает в себя колоритные фрагменты прошедших эпох, причудливо соседствующих с современностью предвоенного десятилетия. Во второй главке этой поэмы возникают годы юности и едва ли не детства, слышны всплески черноморских волн, но-одновременно-взору читателя предстают... окопы первой мировой войны, а в предпоследней главке появляются голоса людей, произносящих последние новости о Цусиме, о “Варяге” и “Корейце”, то есть о русско-японской войне...
Недаром Ахматова писала, что именно с 1940 года- со времени поэмы “Путем всея земли” и работы над “Реквиемом”-она стала смотреть на всю прошедшую громаду событий как бы с некоей высокой башни.
В годы войны наряду с публицистическими стихами (“Клятва”, “Мужество” и др.) Ахматова пишет и несколько произведений более крупного плана, в которых она осмысливает всю прошедшую историческую громаду революционного времени, .вновь возвращается памятью к эпохе 1913 года, заново пересматривает ее, судит, многое-прежде дорогое и близкое-решительно отбрасывает, ищет истоков и следствий. Это не уход в историю, а приближение истории к трудному и тяжкому дню войны, своеобразное, свойственное тогда не ей одной историко-философское осмысление развернувшейся на ее глазах грандиозной войны.
В годы войны читатели знали в основном “Клятву” и “Мужество”-они в свое “время печатались в газетах и обратили на себя общее внимание как некий редкий пример газетной публицистики у такого камерного поэта, каким была в восприятии большинства А. Ахматова предвоенных лет. Но помимо этих действительно прекрасных публицистических произведений, полных патриотического воодушевления и энергии, она написала немало других, уже не публицистических, но тоже во многом новых для нее вещей, таких, как стихотворный цикл “Луна в зените” (1942-1944), “На Смоленском кладбище” (1942), “Три осени” (1943), “Где на четырех высоких лапах...”
(1943), “Предыстория” (1945) и в особенности фрагменты из “Поэмы без героя”, начатой еще в 1940 году, но в основном все же озвученной годами войны.
Военная лирика А.Ахматовой требует глубокого осмысления, потому что, помимо своей несомненной эстетической и человеческой ценности, она представляет интерес и как немаловажная деталь тогдашней литературной жизни, исканий и находок той поры.
Критика писала, что интимно-личная тема в военные годы уступила место патриотической взволнованности и тревоге за судьбу человечества. Правда, если придерживаться большей точности, то следовало бы сказать, что расширение внутренних горизонтов в поэзии Ахматовой началось у нее, как мы только что видели на примере “Реквиема” и многих произведений 30-х годов, значительно раньше годов войны. Но в общем плане это наблюдение верно, и надо заметить, что изменение творческого тонуса, а отчасти даже и метода было свойственно в годы войны не только А. Ахматовой, но и другим художникам сходной и несходной с нею судьбы, которые, будучи прежде далекими от гражданского слова и непривычными к мышлению широкими историческими категориями, тоже переменились и внутренне, и по стиху.
Конечно, все эти перемены, какими бы неожиданными они ни казались, не были столь уж внезапны. В каждом случае можно найти длительное предварительное накопление новых качеств, война лишь убыстрила этот сложный, противоречивый и медлительный процесс, сведя его до степени мгновенной патриотической реакции. Мы уже видели, что в творчестве Ахматовой временем такого накопления были последние предвоенные годы, в особенности 4935-1940, когда диапазон ее лирики, тоже неожиданно для многих, расширился до возможности освоения политико-публицистических областей: цикл стихов “В сороковом году” и др.
Это обращение к политической лирике, а также к произведениям гражданско-философского смысла (“Путем всея земли”, “Реквием”, “Черепки” и др.) в самый канун Великой Отечественной войны оказалось чрезвычайно важным для ее дальнейшего поэтического развития. Вот этот-то гражданский и эстетический опыт и осознанная цель поставить свой стих на службу трудному дню народа и помогли Ахматовой встретить войну стихом воинственным и воинствующим. Известно, что Великая Отечественная война не застала поэтов врасплох: в первые же дни сражений большинство их уехали, на фронты-в качестве солдат, офицеров, военных корреспондентов; те же, кто не мог участвовать в ратном деле народа непосредственно, стали участниками напряженной трудовой жизни народа тех лет. Ольга Берггольц вспоминает об Ахматовой самого начала ленинградской осады:
“На линованном листе бумаги, вырванном из конторской книги, написанное под диктовку Анны Андреевны Ахматовой, а затем исправленное ее рукой выступление по радио-на город и на эфир-в тяжелейшие дни штурма Ленинграда и наступления на Москву.
Как я помню ее около старинных кованых ворот на фоне чугунной ограды Фонтанного Дома, бывшего Шереметьевского дворца, с лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо, она несла дежурство как рядовой боец противовоздушной обороны. Она шила мешки для песка, которыми обкладывали траншеи-убежища в саду того же Фонтанного Дома под кленом, воспетым ею в “Поэме без героя”. В то же время она писала стихи, пламенные, лаконичные по-ахматовски чет-веростишия:
Вражье знамя
Растает, как дым,
Правда за нами,
И мы победим!”
“Заходил к Ахматовой,-вспоминает о встрече с ней в августе 1941 года Павел. Лукницкий.-Она лежала- болеет. Встретила меня очень приветливо; настроение у нее хорошее, с видимым удовольствием сказала, что приглашена выступить по радио. Она-патриотка, и сознание, что она сейчас душой вместе со всеми, видимо, очень ободряет ее”.
Кстати сказать, приведенное Ольгой Берггольц четверостишие хорошо показывает, что даже шероховатый язык плаката, столь, казалось бы, далекий от традиционной манеры Ахматовой, даже и он, когда возникла в том потребность, вдруг появился и зазвучал в ее стихе, не желавшем быть в стороне ни от общей беды, ни от общего мужества. Ахматова застала блокаду, она видела первые жестокие удары, нанесенные столько раз воспетому ею городу. Уже в июле появляется знаменитая “Клятва”:
И та, что сегодня прощается с милым,-
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!
Муза Ленинграда надела в те тяжелые дни военную форму. Надо думать, что и Ахматовой она являлась тогда в суровом, мужественном обличье. Но, в отличие от годов первой мировой войны, когда, мы помним, Ахматова переживала чувство безысходной, всезатмевающей скорби, не знавшей выхода и просвета, сейчас в ее голосе- твердость и мужество, спокойствие и уверенность: “Вражье знамя растает, как дым”. П. Лукницкий верно почувствовал, что причина этого мужества, и спокойствия-в ощущении единства с жизнью народа, в сознании того, “что она сейчас душой вместе со всеми”. Здесь-водораздел, который пролегает между ранней Ахматовой, периода первой мировой войны, и автором “Клятвы” и “Мужества”.
Она не хотела уезжать из Ленинграда и, будучи эвакуированной и живя затем в течение трех лет в Ташкенте, не переставала думать и писать о покинутом городе. Зная о муках блокадного Ленинграда лишь из рассказов, писем и газет, поэтесса чувствовала себя, однако, обязанной оплакать великие жертвы любимого города. Некоторые ее произведения этого времени по своему высокому трагизму перекликаются со стихотворениями Ольги Берггольц и других ленинградцев, остававшихся в кольце блокады. Слово “плакальщица”, которым затем так часто и напрасно упрекали Берггольц, впервые появилось применительно к Ленинграду именно у Ахматовой. Этому слову она придавала, разумеется, высокое поэтическое значение. Ее стихотворные реквиемы включали в себя слова ярости, гнева и вызова:
А вы, мои друзья последнего призыва,
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена!
Ведь все равно - вы с нами!..
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами -
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.
А вы, мои друзья последнего призыва!..
Так же относилась к своему поэтическому долгу и Ольга Берггольц. Обращаясь к Городу, она писала:
Не ты ли сам
зимой библейски грозной
меня к траншеям братским подозвал
и, весь окостеневший и бесслезный,
своих детей оплакать приказал?
Твой путь
Конечно, у Ахматовой нет прямых описаний войны- она ее не видела. В этом отношении при всех моментах удивительных подчас совпадений (интонационных и образных), которые иногда обнаруживаются между стихами, написанными в кольце и на Большой земле, их, разумеется, все же нельзя ставить вплотную друг к другу. Стихи О. Берггольц, Н. Тихонова, В. Шефнера, В. Саянова. Вс. Рождественского и других поэтов, находившихся в кольце блокады, активно участвовали в ратном и трудовом подвиге ленинградцев; они, кроме того, были насыщены такими деталями и штрихами жизни, которых не могло быть у людей, находившихся далеко., Но произведения Ахматовой в данном случае дороги тем, что они выражали чувства сострадания, любви и скорби, шедшие тогда к Ленинграду со всех концов страны. В ее поэтических посланиях наряду с патетикой, пронизанной горечью и тоской, было много простой человеческой ласки.
Таковы, например, ее стихи ленинградским детям, в которых много материнских невыплаканных слез и сострадательной нежности:
Постучись кулачком - я открою.
Я тебе открывала всегда.
Я теперь за высокой горою,
За пустыней, за ветром и зноем,
Но тебя не предам никогда...
Твоего я не слышала стона,
Хлеба ты у меня не просил.
Принеси же мне ветку клена
Или просто травинок зеленых,
Как ты прошлой весной приносил.
Принеси же мне горсточку чистой
Нашей невской студеной воды,
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.
Постучись кулачком - я открою...
Ощущение безраздельной общности с Городом:
Разлучение наше мнимо:
Я с тобою неразличима,
Тень моя на стенах твоих -
было равно в ее поэзии общности со страной, с народом.
Характерно, что в ее военной лирике главенствует широкое и счастливое “мы”. “Мы сохраним тебя, русская речь”, “мужество нас не покинет”, “нам родина пристанище дала”-таких строк, свидетельствующих о новизне мировосприятия Ахматовой и о торжестве народного начала, у нее немало. Многочисленные кровеносные нити родства со страной, прежде громко заявлявшие о себе лишь в отдельные переломные моменты биографии (“Мне голос был. Он звал утешно...”, 1917; “Петроград”, 1919; “Тот город, мне знакомый с детства...”, 1929; “Реквием”, 1935-1940), сделались навсегда главными, наиболее дорогими, определяющими и жизнь, и звучание стиха.
Родиной оказались не только Петербург, не только Царское Село, но и вся огромная страна, раскинувшаяся на беспредельных и спасительных азиатских просторах. “Он прочен, мой азийский дом”,-писала она в одном из стихотворений, вспоминая, что ведь и по крови (“бабушка-татарка”) она связана с Азией и потому имеет право, не меньшее, чем Блок, говорить с Западом как бы и от ее имени: -
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах.
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, -
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Мужество
С этой точки зрения цикл “Луна в зените” (1942- 1944), отражающий жизнь в эвакуации, представляется не менее важным, чем стихи, посвященные непосредственно военной теме. По существу это небольшая поэма, построенная по принципу блоковских поэтических циклов. Отдельные стихотворения, составляющие произведение, не связаны между собой никакой внешней сюжетной связью, они объединены общностью настроения и целостностью единой лирико-философской мысли.
“Луна в зените”-одно из наиболее живописных произведений Ахматовой. От прежних особенностей поэтики здесь ощутимо сохранена музыкальность (“подтскстовость”) композиции, держащейся на чередовании мотивов и образов, возникающих за внешними рамками стихотворения. Полусказочная, таинственная Азия, ее ночной мрак, горький дым ее очагов, ее пестрые сказки-вот начальный мотив этого цикла, разом переносящего нас от военных тревог в мир “восточного покоя”. Конечно, покой этот иллюзорен. Едва возникнув в воображении читателя, он тут же, внутри себя, перебивается светоносным видением Ленинграда,-его оберегающий свет, добытый ценою крови, преодолев пространство, вошел в далекую “азийскую” ночь, напомнив о дарованной ценой блокады безопасности. Двуединый мотив Ленинград-Азия рождает третий, наиболее сильный и торжествующий, - мелодию всенародного единства:
Кто мне посмеет сказать, что здесь
Я на чужбине?!.
Луна в зените
Все те же хоры звезд и вод,
Все так же своды неба черны,
Все так же ветер носит зерна,
И ту же песню мать поет.
Он прочен, мой азийский дом,
И беспокоиться не надо...
Еще приду. Цвети, ограда,
Будь полон, чистый водоем.
Луна в зените
А в центре цикла, как его живое пульсирующее сердце, бьется, разрастается и расходится кругами главный мотив-мотив великой надежды:
Третью весну встречаю вдали
От Ленинграда.
Третью? И кажется мне, она
Будет последней...
Луна в зените
Расширившийся диапазон лирики, во многом иное видение мира, непривычно раскинувшегося и во времени, и в пространстве, пора высокого гражданского опыта, принесенного войной, - все это не могло не внести в ее творчество новых замыслов и поисков соответствующих художественных форм. Годы войны в творчестве Анны Ахматовой ознаменованы тяготением к эпосу.
Это обстоятельство говорит о многом. Ведь первые попытки создания произведений эпического облика она предприняла еще в свой акмеистический период-в 1915 году.
То были уже упоминавшиеся “Эпические мотивы” и, в известной степени, поэма “У самого моря”. Конечно, применительно к этим двум произведениям самый термин “эпичность” надо относить почти метафорически, во всяком случае чрезвычайно условно,-Ахматова выступает в них преимущественно как лирик.
Но если говорить о поэме “У самого моря”, то все же сама протяженность темы, простирающейся в даль человеческой судьбы, и даже само звучание этой поэмы, воспроизводящей мелодику эпической песни, - все невольно намекало о родственности ее произведениям именно эпического склада.
Что касается “Эпических мотивов”, то, не вкладывая в это название классификационного смысла, Анна Ахматова имела в виду главным образом широту повествовательной интонации, какую она избрала для этих больших стихотворных фрагментов, вбирающих в себя многообразные подробности прекрасно-разноликой жизни. Но между этими двумя произведениями, намекающими,на потенциальные возможности Ахматовой, и некоторыми ее произведениями военных лет большая принципиальная разница. Несравненно большее сходство можно усмотреть между ними и “Реквиемом”. В “Реквиеме” мы уже чувствуем неуклонно расширяющуюся, а временами и прямо выходящую наружу эпическую основу. Лирический голос Ахматовой в этом произведении оказался родственным большому и незнакомому для нее кругу людей, страдания которых она выпевает и поэтически усиливает, как собственные.
Если же вспомнить и некоторые другие, уже упоминавшиеся произведения Ахматовой предвоенных лет, можно сказать, что первый реальный выход к широким темам и проблемам эпохи осуществился у нее именно в конце 30-х годов. Однако подлинно новое понимание своего времени и серьезные изменения в содержании стиха возникли у поэта в годы Великой Отечественной войны.
Ахматовский памятливый стих часто уводит к истокам современной эпохи, которая в горящий военный день столь блистательно выдерживала суровый экзамен на прочность и зрелость.
Первым признаком начавшихся поисков было, по-видимому, стихотворение “На Смоленском кладбище”. Написанное в 1942 году, оно могло показаться не имеющим отношения к гремевшей тогда войне. Однако это не так: подобно многим другим художникам военных лет, Ахматова не столько уходит в прошлое, сколько стремится приблизить его к сегодяшнему дню, чтобы установить общественно-временные причины и следствия.
Показательно, что неотступная потребность осмыслить Время, Век, Войну во всей широте исторических перспектив, вплоть до той туманной дали столетий, где устойчивые очертания русской государственности уже теряются из глаз, уступая свое место поэтическому ощущению национальной истории,-эта потребность, вырастая из желания удостовериться в прочности и незыблемости нашего сегодняшнего бытия, была свойственна самым различным художникам.
История спешно приближалась к воюющему современнику и в эпических миниатюрах А. Суркова 1941 года, и в лирических признаниях К. Симонова, и в документально точных, но всегда поэтически одухотворенных созданиях Д. Кедрина, и в исторических вариациях С. Городецкого... Более того, трудно назвать поэта, прозаика и драматурга тех лет, у кого в той или иной форме, подчас косвенной и неожиданной, не проступило бы это естественное желание ощутить могучую и спасительную толщу национально-исторической плодоносящей почвы.
Трагический и чреватый неожиданными колебаниями день войны настоятельно требовал от художественного сознания включить его в твердые опорные рамы истории.
Художники различного дарования и склада подходили к решению этой сложной задачи по-разному, по-своему.
Ольга Берггольц, например, в своих блокадных поэмах, рисуя точно и достоверно муки осажденного Ленинграда, то и дело направляла свою память к тем революционным координатам советской истории, с которой она была связана биографически: к Октябрю и собственной комсомольской юности, что и помогало ей художественно осмысливать ленинградский быт как выражение высокого человеческого бытия, как торжество великих идеалов Революции.
Маргарита Алигер и Павел Антокольский в поэмах о советской молодежи тоже не смогли пройти мимо громады времени, сформировавшей советский характер,-в той или иной форме они обратились к воссозданию биографии страны.
Наиболее широко начал в годы войны решать эту же проблему Владимир Луговской. В его “Середине века” оказались воспроизведенными все основные этапы истории Советского государства. Отказавшись от изображения какого-либо объективированного героя, поэт сам выступил рассказчиком от лица Истории. То был не только “художественный прием”, помогший поэту использовать свой по преимуществу, как и у А. Ахматовой, лирический талант, но и нечто большее: рядовой участник событий, выступающий от имени истории,-это ведь и есть выражение идеалов нового времени.
Все писавшие об Ахматовой, в том числе Л. Озеров, К. Чуковский, А. Твардовский и другие, отмечали столь необычный для ее прежнего творчества историзм-историзм и повествования, и поэтического мышления. “У ранней Ахматовой,-справедливо писал Л. Озеров,-мы почти не встретим произведений, в которых было бы описано и обобщено время, были б выделены его характерные черты. В позднейших же циклах историзм определяется как способ познания мира и бытия человека, способ, диктующий и особую манеру письма”. Л. Озеров и К. Чуковский видят первые серьезные победы историзма у А. Ахматовой в ее “Предыстории”.
Относительно точности этой даты можно, конечно, спорить, в особенности если вспомнить ее стихи 1935-1940 годов, но.несомненно, что первые очевидные достижения в области исторического осмысления действительности относятся к годам Великой Отечественной войны. Ведь она тогда не только пишет несколько значительных стихотворений соответствующего плана, но и продолжает работу, начатую еще в 1940 году, над “Поэмой без героя”, в которой лирически окрашенный историзм стал.характернейшей приметой всего повествования. Недаром сказано в одном из ее стихотворений тех лет:
Словно вся прапамять в сознание
Раскаленной лавой текла,
Словно я свои же рыдания
Из чужих ладоней пила.
Это рысьи глаза твои, Азия...
Среди многих и разных стихов, написанных ею в годы войны, то лирически нежных, то проникнутых бессонницей и мраком, есть такие, что являются как бы спутниками создававшейся одновременно с ними “Поэмы без героя”. В них Ахматова уходит по дорогам памяти-в молодость, в 1913 год, вспоминает, взвешивает, судит, сравнивает. Большое понятие Времени властно входит в ее лирику и окрашивает ее в своеобразные тона. Она никогда не воскрешала эпоху просто так-ради реконструкции, хотя удивительная память на детали, на подробности, на самый воздух прошедшего времени и быта позволила бы ей создать пластичную и густую бытопись. Но вот стихотворение “На Смоленском кладбище”:
А все, кого я на земле застала,
Вы, века прошлого дряхлеющий посев,
Вот здесь кончалось все: обеды у Донона,
Интриги и чины, балет, текущий счет....
На ветхом цоколе - дворянская корона
И ржавый ангелок сухие слезы льет.
Восток еще лежал непознанным пространством
И громыхал вдали, как грозный вражий стан,
А с Запада несло викторианским чванством,
Летели конфетти и подвывал канкан...
Трудно представить себе в прежнем творчестве Ахматовой не только своеобразную образность этого стихотворения, но и его интонацию. Отстраненная от прошлого, ироничная и сухая, эта интонация более всего, может быть, говорит о разительных переменах, происшедших в мироощущении поэтессы. В сущности, в этом маленьком стихотворении она как бы итожит прошедшую эпоху. ~ Здесь главное-ощущение великого водораздела, пролегшего между двумя веками: прошлым и нынешним, полной и окончательной исчерпанности этого прошлого, невоскресимого, канувшего в могильную пропасть навсегда и бесповоротно. Ахматова видит себя стоящей на этом берегу, на берегу жизни, а не смерти.
Одной из излюбленных и постоянных философских идей, неизменно возникавших у нее, когда она касалась прошлого, является идея необратимости Времени. В стихотворении “На Смоленском кладбище” речь идет об эфемерности мнимого человеческого существования, ограниченного пустой быстротекущей минутой. “...Обеды у До-нона, интриги и чины, балет, текущий счет” - в одной этой фразе схвачены и содержание, и суть мнимой, а не подлинной человеческой жизни. Эта “жизнь”, утверждает Ахматова, по своей сути, пустая и ничтожная, равна смерти. Сухие слезы из глаз всеми забытого ржавого ангелочка - вот итог подобного существования л награда за него. Подлинное Время-синонимичное Жизни -появляется у нее, как правило, тогда, когда в стих входит ощущение истории страны, истории народа. В стихах ташкентского периода неоднократно возникали, сменяясь и наплывая друг на друга, то российские, то среднеазиатские пейзажи, проникнутые ощущением бездонности уходящей вглубь национальной- жизни, ее непоколебимости, прочности, вечности.
В стихотворении “Под Коломной” (“Гуляют маки в красных шапках”) поднимается ввысь осевшая в землю старинная звонкая колокольня и древний запах мяты простирается над душным летним полем, раскинувшимся по-русски привольно и широко:
Все бревёнчато, дощато, гнуто...
Полноценно цедится минута
На часах песочных...
В годы войны, угрожавшие самому существованию государства и народа, не только у Ахматовой, но и у многих других поэтов рождалось неотступное стремление вглядеться в вечный и прекрасный лик Родины. Симоновский широко известный и любимый в те годы мотив трех березок, от которых берет свое начало великое понятие “Родина”, звучал в той или иной форме у всех художников страны. Очень часто этот мотив озвучивался исторически: он рождался из обострившегося тогда ощущения преемственности времен, непрерываемости поколений и столетий. Фашизм вознамеревался, остановив часы истории, самонадеянно повернуть их стрелки в обратную сторону-в пещерное логово зверя, в темный и кровавый быт древних германцев, властителей опустошенных пространств. Советские художники, обращаясь к прошлому, видели в нем истоки необратимого движения человечества к прогрессу, к совершенствованию, к цивилизации. В годы Великой Отечественной войны много писалось исторических романов и повестей, пьес и стихов. Художники, как правило, обращались к великим историческим периодам, связанным с освободительными войнами, с деятельностью крупных исторических лиц. История неоднократно возникала и в агитационной публицистике-у А. Толстого, К. Федина, Л. Леонова... В поэзии непревзойденным мастером исторической живописной лирики был Дмитрий Кедрин.
Своеобразие Ахматовой заключалось в том, что она умела поэтически передать само присутствие живого духа времени, истории в сегодняшней жизни людей. В этом отношении, например, ее стихотворение “Под Коломной” неожиданно, но органично перекликается с начальными поэмами Вл. Луговского из “Середины века”, в особенности со “Сказкой о дедовой шубе”. Ведь Вл. Луговской в этой сказке, как и Ахматова, тоже стремится передать самцй дух России, самую музыку ее извечного пейзажа. В “Сказке о дедовой шубе” он уходит к самым истокам национального бытия, к тому пейзажно-историческому лону, которое еще не называлось, возможно, именем Руси, но из которого Русь родилась, вышла и начала быть. Оправдывая свой замысел детской атавистической интуицией, он с большой выразительной силой развертывает полулегендарные ка"ртины Древней пра-Родины.
Ахматова не уходит в сказку, в предание, в легенду, но ей постоянно свойственно стремление запечатлеть устойчивое, прочное и непреходящее: в пейзаже, в истории, в национальности. Потому-то и пишет она, что
Солнца древнего из сизой тучи
Пристален и нежен долгий взгляд.
Под Коломной
А в другом стихотворении произносит и совсем странные, по первому впечатлению, слова:
Я не была здесь лет семьсот,
Но ничего не изменилось...
Все так же льется божья милость
С непререкаемых высот...
Все те же хоры звезд и вод,
Все так же своды неба черны,
И так же ветер носит зерна,
И ту же песню мать поет...
Я не была здесь лет семьсот...
Вообще тема памяти-одна из главнейших в ее лирике военных лет:
И в памяти, словно в узорной укладке:
Седая улыбка всезнающих уст,
Могильной чалмы благородные складки
И царственный карлик - гранатовый куст.
И в памяти, словно в узорной укладке...
И в памяти черной пошарив, найдешь...
Три стихотворения
И. помнит Рогачевское шоссе
Разбойный посвист молодого Блока..
Три стихотворения
Кстати, Блок с его патриотическими концепциями, выраженными в “Скифах”, оказался в годы войны воскрешенным именно у Ахматовой. Блоковская тема спаси тельных “азийских” просторов и могучего русского скнфства, уходящего своими корнями в тысячелетнюю земную твердь, прозвучала у нее сильно и выразительно. Она, кроме того, внесла в нее еще и личное отношение к несколько расширительной у Блока Азии-России, потому что, волею войны будучи заброшенной в далекий Ташкент, она узнала этот край изнутри-не только символически, но и с его пейзажно-бытовой стороны.
Если у Блока “Скифы” инструментированы в тонах высокого ораторского красноречия, не предполагающего сколько-нибудь приземленных, а тем более бытовых реалий, то Ахматова, идя вслед за Блоком в его главной поэтической мысли, всегда конкретна, вещна и предметна. Азия (конкретнее-Средняя Азия) на время сделалась по необходимости ее домом, и она по этой причине внесла в свои стихи то, чего не было у автора “Скифов”,-домашнее ощущение этой великой цветущей земли, сделавшейся прибежищем и заслоном в самую тяжкую годину тяжелейшего национального испытания. В ее строчках возникают и “мангалочий дворик”, и цветущие персики, и дым фиалок, и торжественно прекрасные “библейские нарциссы”:
Третью весну встречаю вдали
От Ленинграда.
Третью? И кажется мне, она
Будет последней.
Но не забуду я никогда
До часа смерти,
Как был отраден мне звук воды
В тени древесной...
Персик зацвел, а фиалок дым
Все благовонней.
Кто мне посмеет сказать, что здесь.
Я на чужбине?!
Третью весну встречаю вдали...
Земля древнейшей культуры, Средняя Азия неоднократно вызывала в ее сознании образы легендарных восточных мыслителей, любовников и пророков. В ее творчество периода эвакуации впервые широко вошла философская лирика. Думается, что ее возникновение связано именно с ощущением близости великой философской и поэтической культуры, пронизывающей и землю и воздух этого своеобразного края. Крупнозвездное небо Азии, шепот ее арыков, чернокосые матери с младенцами на руках, огромная серебряная луна, так не похожая на петербургскую, прозрачные и с трепетной заботливостью оберегаемые водоемы, от которых зависят жизнь и благоденствие людей, животных и растений,-все внушало мысль о вечности и нетленности человеческого бытия и мысли:
Наше священное ремесло
Существует тысячи лет...
С ним и без света миру светло.
Но еще ни один не сказал поэт,
Что мудрости нет, и старости нет,
А может, и смерти нет.
Наше священное ремесло...
Эти строчки могли родиться только под азиатским небом.
Излюбленная ахматовская мысль, составившая средоточие ее позднейшей философской лирики, мысль о бессмертии неистребимой человеческой жизни, впервые возникла и упрочилась у нее именно в годы войны, когда самим основам разумного человеческого существования грозило уничтожение.
Характерной особенностью лирики Ахматовой военных лет является удивительное по своей неожиданной естественности совмещение в ней двух поэтических масштабов: это, с одной стороны, обостренная внимательность к мельчайшим проявлениям повседневно окружающей поэта жизни, красочные мелочи, выразительные детали, штрихи, звучащие подробности, а с другой-огромное небо над головой и древняя земля под ногами, ощущение вечности, шелестящей своим дыханием у самых щек и глаз. Ахматова в своих ташкентских стихах необыкновенно красочна и музыкальна.
Из перламутра и агата,
Из задымленного стекла,
Так неожиданно покато
И так торжественно плыла, -
Как будто “Лунная соната”
Нам сразу путь пересекла.
Явление луны
Однако наряду с произведениями, навеянными непосредственно Азией, ее красотой и торжественной величественностью, философичностью ее ночей и знойным блистанием жгучих полдней, рядом с этим очарованием жизни, рождавшим в ее лирике неожиданное чувство полноты бытия, все время продолжалась, не давала покоя и неустанно двигалась вперед работа взыскующей поэтической памяти. Суровый и кровавый военный день, уносивший тысячи молодых жизней, неотступно стоял перед ее глазами и сознанием. Великая, торжественная тишь безопасной Азии была обеспечена неизбывной мукой сражающегося народа: только себялюбец мог забыть о не перестававшей греметь смертоубийственной войне. Незыблемость вечных основ жизни, живительным и прочным ферментом входившая в ахматовский стих, не могла упрочить и сохранить уникальное в своем единичном существовании человеческое сердце, но к нему-то прежде всего и должна быть обращена поэзия. Впоследствии, через много лет после войны, Ахматова скажет:
Наш век на земле быстротечен
И тесен назначенный круг,
А он неизменен и вечен -
Поэта неведомый друг.
Читатель
Люди, воюющие современники-вот что должно быть главной заботой поэта. Это ощущение долга и ответственности перед неведомым другом-читателем, перед народом может выражаться по-разному: мы знаем в годы войны боевую агитационную публицистику, поднимавшую бойцов в атаку, знаем “Землянку” Алексея Суркова и “Убей его!” Константина Симонова. Сотни тысяч ленинградцев, не переживших первой блокадной зимы, унесли с собой в могилы неповторимый сестринский голос Ольги Берггольц...
Искусство, в том числе и поэзия Великой Отечественной войны, было многообразным. Ахматова внесла в этот поэтический поток свою особую лирическую струю. Ее омытые слезами стихотворные реквиемы, посвященные Ленинграду, были одним из выражений всенародного сострадания, шедшего к ленинградцам через огненное кольцо блокады на протяжении бесконечных осадных лет;, ее философические раздумья о многослойной культурной тверди, покоящейся под ногами воюющего народа, объективно выражали общую уверенность.в неуничтожимости и неистребимости жизни, культуры, национальности, на которые столь самонадеянно замахнулись новоявленные западные гунны.
И наконец, еще одна и, может быть, наиважнейшая сторона ахматовского творчества тех лет-это попытки синтетического осмысления всей прошедшей панорамы времени, попытки отыскать и показать истоки великих блистательных побед советского народа в его битве с фашизмом. Фрагментарно, но настойчиво Ахматова воскрешает отдельные страницы прошлого, пытаясь найти в них не просто характерные подробности, сохраненные памятью и документами, но главные нервные узлы предшествующего исторического опыта, его отправные станции, на которых и она сама когда-то бывала, не догадываясь о предуготовленных ей далеких исторических маршрутах.
Все годы войны, хотя и с большими подчас перерывами, шла у нее работа над “Поэмой без героя”, являющейся по сути дела Поэмой Памяти. Многие стихи того времени внутренне сопутствовали поэме, незримо подталкивали ее, обтачивали и формировали ее обширный и не сразу прояснившийся замысел. Упоминавшееся уже стихотворение “На Смоленском кладбище”, например, заключало в себе, безусловно, одну из главнейших мелодий “Поэмы без героя”: мелодию обратного пересчета времени, переоценки ценностей, разоблачения мишурности внешне респектабельного и благополучного существования. Его общий саркастический, презрительный тон тоже заметно перекликается с некоторыми вдохновенно злыми, почти сатирическими страницами поэмы.
Историзм мышления не мог не сказаться и на некоторых новых особенностях лирического повествования, появившихся у Ахматовой в годы войны. Наряду с произведениями, где ее лирическая, субъективно-ассоциативная манера остается прежней, у нее появляются стихи необычного повествовательного облика, как бы прозаические по своему колориту и по характеру вкрапленных в них реалистических примет бытовой стороны эпохи. В особенности это относится к “Предыстории”. Она как бы завершила собой тот цикл развития, что был обозначен и начат стихотворением “На Смоленском кладбище”. “Предыстория” имеет знаменательный эпиграф: “Я теперь живу не гам”-из пушкинского “Домика в Коломне”.
Ахматова, таким образом, окончательно и резко отделяет себя от предшествующей эпохи-не столько, конечно, биографически, сколько психологически. Это-80-е годы XIX века. Они воссоздаются поэтессой с помощью тех общеисторических и общекультурных источников, что прочно связаны в нашем представлении с эпохой Достоевского и молодого Чехова, победительными замашками российского капитализма и с последними гигантскими фигурами русской культуры, главным образом с Толстым. Ахматова вспоминает в “Предыстории” также Некрасова и Салтыкова:
И визави меня живут -
Некрасов И Салтыков...
Обоим по доске Мемориальной.
О, как было б страшно
Им видеть эти доски!..
Предыстория
Л. Толстой возникает в “Предыстории” как автор “Анны Карениной”. Это не случайно: эпоха 70-80-х годов-каренинская эпоха. Но вглядимся внимательнее в само стихотворение:
Россия Достоевского. Луна
Почти на четверть скрыта колокольней.
Торгуют кабаки, летят пролетки,
Пятиэтажные растут громады
В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.
Везде танцклассы, вывески менял,
А рядом: “Henriette”, “Basil”, “Andre”
И пышные гроба: “Шумилов-старший”...
Предыстория
Как видим, это не тот традиционный для Ахматовой и Блока “оснеженный” Петербург, а нечто совершенно иное. Взгляд автора на эпоху, запечатленную в облике города, жёсток и точен. Как и в стихотворении “На Смоленском кладбище”, здесь отчетливо звучит сатирическая нота, однако без какого-либо внешне сатирического смещения пропорций: все реально, точно, почти документально, а по своей образной системе-почти прозаично. По виду- это страничка прозы, отрывок из романа, обрисовывающий обычную для романного действия фабульную экспозицию.
Упоминание имени Достоевского, Гороховой улицы и колокольни живо вызывает в памяти привычный уголок Петербурга Достоевского-Сенную площадь, неподалеку от которой, близ Садовой, жил студент, решившийся на убийство старухи-процентщицы. Содержательная сжатость этого небольшого куска вообще поразительна. Дух Достоевского, мятущийся над призрачным Петербургом, придает всей нарисованной картине некий обобщенно-символический смысл, укладывающийся в привычную литературную традицию; но растущие пятиэтажные громады, вывески менял, танцклассы и, как венец всему, “пышные гроба: “Шумилов-старший”-”се это материально-пошлое естество чьей-то чуждой и враждебной Городу сытно-животной жизни. Как ново и необычно такое изображение для творчества Анны Ахматовой!
Шуршанье юбок, клетчатые пледы,
Ореховые рамы у зеркал,
Каренннской красою изумленных,
И в коридорах узких те обои,
Которыми мы любовались в детстве,
И тот же плющ на креслах...
Все разночинно, наспех, как-нибудь...
Отцы и деды непонятны. Земли
Заложены. И в Бадене - рулетка...
Предыстория
Корней Чуковский, отчасти свидетель и очевидец конца той эпохи, по поводу этого стихотворения говорит:
“Я застал конец этой эпохи и могу засвидетельствовать, что самый ее колорит, самый запах переданы в “Предыстории” с величайшей точностью.
Мне хорошо памятна эта бутафория семидесятых годов. Плюш на креслах был едко-зеленого цвета, или - еще хуже, малинового. И каждое-кресло окаймлялось густой бахромой, словно специально созданной для собирания пыли. И такая же бахрома на портьерах. Зеркала действительно были тогда в коричневых ореховых рамах, испещренйых витиеватой резьбой с изображением роз или бабочек. “Шуршанье юбок”, которое так часто поминается в романах и повестях того времени, прекратилось лишь в двадцатом столетии, а тогда, в соответствии с модой, было устойчивым признаком всех светских и полусветских гостиных. Чтобы нам стало окончательно ясно, какова была точная дата всех этих разрозненных образов, Ахматова упоминает об Анне Карениной, вся трагическая жизнь которой крепко спаяна со второй половиной семидесятых годов.
1 слайд
2 слайд
В июле сорок 1941 года, когда сотни тысяч ленинградцев в жгучем поту и черной пыли рыли вокруг Ленинграда противотанковые рвы, когда еще целые окна стремительно покрывались белыми крестами, когда по улицам города непрерывно двигались под внезапно ожившую "Варшавянку" отряды народного ополчения, и детишки в тапочках на босу ногу семенили рядом с отцами, а женщины шли, держась за рукава мужей и сыновей; когда силы врага, в шесть раз превосходящие наши, всё сжимали и сжимали кольцо окружения вокруг Ленинграда, и сводки ежедневно приносили вести об оставленных после кровавых боев русских городах, - вот в эти дни в "Ленинградской Правде" появились крупно набранные четыре строчки: Вражье знамя Растает, как дым: Правда за нами, И мы победим. Эти строки принадлежали Анне Ахматовой.
3 слайд
Первые дни войны Война застала Ахматову в Ленинграде. Вместе с соседями она рыла щели в Шереметьевском саду, дежурила у ворот Фонтанного дома, красила огнеупорной известью балки на чердаке дворца, видела «похороны» статуй в Летнем саду. Впечатления первых дней войны и блокады отразились в стихотворениях «Первый дальнобойный в Ленинграде», «Птицы смерти в зените стоят…».
4 слайд
ПЕРВЫЙ ДАЛЬНОБОЙНЫЙ В ЛЕНИНГРАДЕ И в пестрой суете людской Все изменилось вдруг. Но это был не городской, Да и не сельский звук. На грома дальнего раскат Он, правда, был похож, как брат, Но в громе влажность есть Высоких свежих облаков И вожделение лугов - Веселых ливней весть. А этот был, как пекло, сух, И не хотел смятенный слух Поверить - по тому, Как расширялся он и рос, Как равнодушно гибель нес Ребенку моему. Птицы смерти в зените стоят. Кто идет выручать Ленинград? Не шумите вокруг - он дышит, Он живой еще, он все слышит: Как на влажном балтийском дне Сыновья его стонут во сне, Как из недр его вопли: "Хлеба!" До седьмого доходят неба... Но безжалостна эта твердь. И глядит из всех окон - смерть. 1941
5 слайд
В конце сентября 1941 по приказу Сталина Ахматова была эвакуирована за пределы блокадного кольца. Обратившийся в роковые дни к замученному им народу со словами «Братья и сестры…», тиран понимал, что патриотизм, глубокая духовность и мужество Ахматовой пригодятся России в войне с фашизмом. Стихотворение Ахматовой «Мужество» было напечатано в «Правде» и затем многократно перепечатывалось, став символом сопротивления и бесстрашия. Мужество Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова,- И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем Навеки! 23 февраля 1942 Ташкент Эвакуация
6 слайд
Стихотворение "Мужество" - это призыв защитить свою Родину. Название стихотворения отражает призыв Автора к гражданам. Они должны быть мужественными в защите своего государства. Анна Ахматова пишет: "Мы знаем, что ныне лежит на весах". На кону судьба не только России, но и всего мира, ведь это Мировая война. На часах пробил час мужества - люди СССР бросили орудия труда и взяли оружие. Далее автор пишет об идеологии, которая действительно существовала: люди не боялись бросаться под пули, а уж без крова оставались почти все. Ведь нужно сохранить Россию - русскую речь, Великое русское слово. Анна Ахматова дает завет, что русское слово донесется чистым до внуков, что люди выйдут из плена, не забыв его. Все стихотворение звучит, как клятва. В этом помогает торжественный ритм стиха - амфибрахий, четырехстопный. Ключевыми являются лишь точные ахматовские эпитеты: "свободное и чистое русское слово". Это значит, что России должна остаться свободной. Ведь что за радость сохранить русский язык, но попасть в зависимость от Германии. Но он нужен и чистый - без иноязычных слов. Войну можно выиграть, но потерять свою речь.
7 слайд
Творчество А. Ахматовой периода Великой Отечественной войны оказалось во многом созвучным официальной советской литературе того времени. За героический пафос поэта поощряли: позволили выступить по радио, печатали в газетах и журналах, обещали издать сборник. А. Ахматова была в смятении, поняв, что "угодила" власти. Ахматову поощряли за героизм и одновременно ругали за трагизм, поэтому одни стихотворения она напечатать не могла, тогда как другие - "Вражье знамя растет, как дым…", "А та, что сегодня прощается с милым…", "Мужество", "Первый дальнобойный в Ленинграде", "Копай, моя лопата…" - публиковались в сборниках, журналах, газетах. Изображение народного подвига и самоотверженной борьбы не сделало Ахматову "советским" поэтом: что-то в ее творчестве смущало власть постоянно.
8 слайд
Лирика поэта прежде всего героична: отличается духом непреклонности, волевой собранностью и бескомпромиссностью. Во многих стихотворениях начала войны призыв к борьбе и победе звучит открыто, в них узнаваемы советские лозунги 1930-х - 1940-х годов. Эти произведения издавались и переиздавались десятки раз, за них А. Ахматова получала "необыкновенные" гонорары, называла их "заказными". …Правда за нами, И мы победим. ("Вражье знамя…", 1941). Мы детям клянемся, клянемся могилам, Что нас покориться никто не заставит! ("Клятва", 1941). Не пустим супостата На мирные поля. ("Копай, моя лопата…", 1941).
9 слайд
В годы войны "культурным" героем ахматовской лирики становится Петербург - Петроград - Ленинград, трагедию которого поэт переживает как глубоко личную. В сентябре 1941 года по радио звучал голос А. Ахматовой: "Вот уже больше месяца, как враг грозит нашему городу пленом, наносит ему тяжелые раны. Городу Петра, городу Ленина, городу Пушкина, Достоевского и Блока, городу великой культуры и труда враг грозит смертью и позором" . А. Ахматова говорила о "непоколебимой вере" в то, что город никогда не будет фашистским, о ленинградских женщинах и о соборности - чувстве единения со всей землей русской.
10 слайд
В декабре 1941 года Л. Чуковская записала слова А.Ахматовой, вспоминавшей себя в блокадном Ленинграде: "Я не боялась смерти, но я боялась ужаса. Боялась, что через секунду увижу этих людей раздавленными… Я поняла - и это было очень унизительно - что к смерти я еще не готова. Верно, жила я недостойно, потому и не готова еще».
11 слайд
А. Ахматова противопоставила войну "книжную" и "настоящую"; особым качеством последней, считает поэт, является ее способность порождать в людях чувство неотвратимости смерти. Не пуля - верней всего сражает страх, отнимающий силу воли. Убивая дух, он лишает человека возможности внутреннего противостояния происходящему. Страх уничтожает героику. …И нет Ленор, и нет баллад, Погублен царскосельский сад, И словно мертвые стоят Знакомые дома. И равнодушие в глазах, И сквернословье на устах, Но только бы не страх, не страх, Не страх, не страх… Бах, бах! ("И кружку пенили отцы…", 1942).
12 слайд
В стихотворениях, посвященных Великой Отечественной войне, на пересечении тем смерти и памяти возникает мотив мученичества, который А. Ахматова связала с образом воюющего Ленинграда. О судьбе города она написала в "послесловиях" к циклу стихов 1941 - 1944 годов. После окончания блокады поэт изменяет цикл, дополняет его, снимает прежние трагические "послесловия" и переименовывает в "Ветер войны". В последних четверостишиях "Ленинградского цикла" А. Ахматова запечатлела библейскую сцену распятия: как и в "Реквиеме", самый трагический образ здесь - Богородица, отдающая свое молчание Сыну. …Последнюю и высшую отраду - Мое молчанье - отдаю Великомученику Ленинграду. ("Послесловие", 1944). Разве не я тогда у креста, Разве не я утонула в море, Разве забыли мои уста Вкус твой, горе! ("Послесловие "Ленинградского цикла", 1944).
13 слайд
Пронзительны по своей трагической силе стихи, которые А. Ахматова посвятила соседу по квартире в Фонтанном Доме Вале Смирнову. Мальчик умер от голода во время блокады. В произведениях "Постучи кулачком - я открою…" (1942) и "Памяти Вали" (1943) героиня творит обряд поминовения: помнить - значит не предавать, спасать от смерти. Строка пятая стихотворения "Постучи…" первоначально читалась: "И домой не вернусь никогда". Пытаясь избежать ужасного и дать место трагическому оптимизму, А. Ахматова заменила ее строкой "Но тебя не предам никогда…". Во второй части начинает звучать надежда на новую весну, возрождение жизни, появляется мотив искупления, очищения мира от греха (омовение водой), "кровавые следы" на голове у ребенка - раны войны и уколы тернового венца мученика.
14 слайд
В 1943 Ахматова получила медаль «За оборону Ленинграда». Стихи Ахматовой военного периода лишены картин фронтового героизма, написаны от лица женщины оставшейся в тылу. Сострадание, великая скорбь сочетались в них с призывом к мужеству, гражданской нотой: боль переплавлялась в силу. «Было бы странно назвать Ахматову военным поэтом, – писал Б.Пастернак. – Но преобладание грозовых начал в атмосфере века сообщило ее творчеству налет гражданской значительности» В годы войны в Ташкенте вышел сборник стихов Ахматовой, была написана лирико-философская трагедия «Энума Элиш» (Когда вверху…), повествующая о малодушных и бездарных вершителях человеческих судеб, начале и конце мира.
15 слайд
Б. М. Эйхенбаум важнейшей стороной поэтического мировосприятия Ахматовой считал "ощущение своей личной жизни как жизни национальной, народной, в которой все значительно и общезначимо". "Отсюда, - замечал критик, - выход в историю, в жизнь народа, отсюда - особого рода мужество, связанное с ощущением избранничества, миссии, великого, важного дела..." Жестокий, дисгармонический мир врывается в поэзию Ахматовой и диктует новые темы и новую поэтику: память истории и память культуры, судьба поколения, рассмотренная в исторической ретроспективе... Скрещиваются разновременные повествовательные планы, "чужое слово" уходит в глубины подтекста, история преломляется сквозь "вечные" образы мировой культуры, библейские и евангельские мотивы.
16 слайд
Ольга Берггольц писала об Анне Ахматовой так: «И вот - военные стихи Анны Ахматовой - как и лучшие военные стихи других наших поэтов - остаются для нас вечно живыми прежде всего потому, что они есть истинная поэзия, та поэзия, о которой говорил Белинский, - "не из книг, а из жизни", то есть присущая самой жизни и человеку и, запечатленная в преображенном слове - наиболее свидетельствующая о них, - то есть навсегда являющаяся наивысшей правдой жизни и человека». И страстная клятва в непокорстве, данная перед детьми и могилами, есть не только поэзия о мужестве, но поэзия самого мужества.
17 слайд
Вторая годовщина В 1945 году Ахматова возвращается в Петербург. Вместе со своим городом поэтесса переживает последние дни войны и период восстановления города. Тогда же она пишет «Вторая годовщина», изливая в это стихотворение всю свою душу, боль и переживания. Нет, я не выплакала их. Они внутри скипелись сами. И все проходит пред глазами Давно без них, всегда без них. . . . . . . . . . . . . . Без них меня томит и душит Обиды и разлуки боль. Проникла в кровь - трезвит и сушит Их всесжигающая соль. Но мнится мне: в сорок четвертом, И не в июня ль первый день, Как на шелку возникла стертом Твоя «страдальческая тень». Еще на всем печать лежала Великих бед, недавних гроз,- И я свой город увидала Сквозь радугу последних слез. 31 мая 1946, Ленинград
18 слайд
Стихи, написанные во время Великой Отечественной войны, свидетельствовали о способности поэта не отделять переживание личной трагедии от понимания катастрофичности самой истории. Военные стихи Анны Ахматовой - как и лучшие военные стихи других наших поэтов - остаются для нас вечно живыми прежде всего потому, что они есть истинная поэзия.
19 слайд
Лицей №329 г.Санкт-Петербург работа ученицы 11 Б класса Малько Маргариты учитель Фролова С.Д.
Сочинение
Тема Великой Отечественной войны проходит через творчество многих писателей и поэтов. Ведь многие из них знают об ужасах войны не понаслышке. Например, поэт Сергей Орлов, начав служить рядовым, вернулся с войны старшим сержантом. В своих стихах он выразил память о павших в боях солдатах. В стихотворении «Его зарыли в шар земной» автор рассказал нам о простом парне, который отдал свою жизнь, выполняя свой долг перед Родиной. И пусть он один из многих в масштабах планеты, но памятником ему будет установившийся мир:
Ему как мавзолей земля. -
На миллион веков,
И Млечные пути пылят
Вокруг него с боков.
Познав на себе тяжесть военных будней, Орлов описал их в своих стихотворениях. Кровь, боль, страх близкой смерти преследовали человека на войне постоянно. Но воспоминания о родном доме, о близких людях грели сердца бойцов. «И взор твой незабвенный и лукавый, взор любящий навек моей судьбы» - вот что поддерживало их в трудные минуты.
К. М. Симонов во время войны был фронтовым журналистом. Именно поэтому многие его произведения посвящены войне. Его знаменитое стихотворение «Жди меня, и я вернусь» хранили в карманах своих гимнастерок многие солдаты. Да и сейчас эти строки известны всем, ведь тема любви и верности всегда актуальна. В другом стихотворении «Майор привез мальчишку на лафете» автор рассказывает, как майор, отступая из Брестской крепости, везет маленького сынишку, привязанного к лафету пушки. Седой мальчик прижимает к себе игрушку. Обращаясь к нам, Симонов говорит:
Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.
Что может быть страшнее, чем ребенок, поседевший от горя и ужаса.
Другие произведения Симонова, такие как «Смерть друга», «Три брата», «Зима сорок первого года» и многие другие, вызывают в нас сочувствие к людям, пережившим войну. Но в то же время мы гордимся и восхищаемся их мужеством, их непоколебимой верой в победу.
Анне Ахматовой не довелось побывать на фронте, однако горечь войны она вкусила сполна - ее сын воевал. В своей поэзии она передала всю боль и горе матерей, сестер, любимых, одновременно вселяя в их сердца веру в победу:
И та, что сегодня прощается с милым, -
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться ничто не заставит.
Эти строчки из стихотворения «Клятва» учат не поддаваться горю, забыть о слезах, надеяться на встречу с близкими.
Самым же чудовищным в войне было то, что гибли безвинные дети. Эта проблема была особо близка Ахматовой, как женщине, матери. Стихотворение «Памяти Вали» вызывает у нас слезы сострадания:
И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.
Но даже такое страшное горе не сломило волю народа. Самоотверженно боролись люди за правое дело, за свою родную землю. Идея о непобедимости русского народа нашла свое отражение во многих произведениях Ахматовой военного цикла. Это и «Мужество», и «Памяти друга», а так же «Победа», «Причитание» и т. д.
Творчество Ахматовой в эпоху Великой Отечественной войны
«первой манеры». Ахматова подошла к началу новых испытаний, ждавших народ в годы Великой Отечественной войны, с огромным, выношенным и выстраданным опытом гражданской поэзии. Интенсивно продолжавшееся все эти годы философское осмысление, времени вскоре сказалось в целом ряде произведений, написанных во время Великой Отечественной войны, во многом по-иному итожащих пройденный жизненный путь.
Подняв волну, проходит пароход.
О есть ли что на свете мне знакомей,
Чем шпилей блеск и отблеск
Как щелочка, чернеет переулок.
Садятся воробьи на провода.
И наизусть затверженных прогулок
Соленый привкус - тоже не беда.
Традиционный петербургский пейзаж, хорошо знакомый нам по ее прежним произведениям, просвечен в этом стихотворении какой-то кроткой улыбкой, растворяющейся в бликах весеннего нежного солнца, медленной подвижности вод и мерцании высоких шпилей. Солнечные часы на Меншиковом доме показывали два месяца до войны.
явилась новым этапом и в развитии советское литературы. На протяжении двадцати с лишним лет предшествующего развития она достигла, как известно, серьезных художественных результатов. Ее вклад в художественное познание мира заключался прежде всего в том, что она показала рождение человека нового общества. На протяжении этих двух десятилетий в советскую литературу постепенно входили, наряду с новыми именами; различные художники старшего поколения. К числу их принадлежала и Анна. Ахматова. "Подобно некоторым другим писателям, она в 20-е и 30-е годы пережила сложную Мировоззренческую эволюцию.
надежда на облегчение жизни возникла перед 1940 годом, когда ей было разрешено собрать и издать книгу избранных произведений. Но Ахматова, естественно, не могла включить в нее ни одного из стихотворений, впрямую касавшихся тягостных событий тех лет. Между тем творческий подъем продолжал быть очень высоким, и, по словам Ахматовой, стихи шли сплошным потоком, «наступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь...».
Появлялись и первоначально существовали неоформленно отрывки, названные Ахматовой «странными», в которых возникали отдельные черты и фрагменты прошедшей эпохи - вплоть до 1913 года, но иногда память, стиха уходила еще дальше-в Россию Достоевского и Некрасова, 1940 год был в этом отношении особенно интенсивен и необычен. Фрагменты прошедших эпох, обрывки воспоминаний, лица давно умерших людей настойчиво случались в сознание, перемешиваясь с более поздними впечатлениями и странно перекликаясь с трагическими событиями 30-х годов. Впрочем, ведь и поэма «Путем всея земли», казалось бы, насквозь лирическая и глубоко трагичная по своему смыслу, также включает в себя колоритные фрагменты прошедших эпох, причудливо соседствующих с современностью предвоенного десятилетия. Во второй главке этой поэмы возникают годы юности и едва ли не детства, слышны всплески черноморских воли, по - одновременно - взору читателя предстают... окопы первой мировой войны, а в предпоследней главке появляются голоса людей, произносящих последние новости о Цусиме, о «Варяге» и «Корейце», то есть о русско-японской войне...
Недаром Ахматова писала, что именно с 1940 года - со времени поэмы «Путем всея земли» и работы над «Реквиемом» она, стала смотреть на всю прошедшую громаду событий как бы с некоей высокой башни. В годы войны наряду с публицистическими стихами («Клятва», «Мужество» и др.) Ахматова пишет и несколько произведений более крупного плана, в которых она осмысливает всю прошедшую историческую громаду революционного времени, вновь возвращается памятью к эпохе 1913 года, заново пересматривает ее, судит, многое- прежде дорогое и близкое - решительно отбрасывает, ищет истоков и следствий. Это не уход в историю, а приближение истории к трудному и тяжкому дню войны, своеобразное, свойственное тогда не ей одной историко-философское осмысление развернувшейся на ее глазах грандиозной войны.
В годы войны читатели знали в основном «Клятву» и «Мужество» - они в свое время печатались в газетах и обратили на себя общее внимание как некий редкий пример газетной публицистики у такого камерного поэта, каким была в восприятии большинства А. Ахматова предвоенных лет. Но помимо этих действительно прекрасных публицистических произведений, полных Патриотического воодушевления и энергии, она написала немало других, уже не публицистических, но тоже во многом новых для нее вещей, таких, как стихотворный цикл «Луна в зените» (1942-1944), «На Смоленском кладбище» (1942), «Три осени» (1943), «Где на четырех высоких лапах...» (1943), «Предыстория» (1945) и в особенности фрагменты из «Поэмы без героя», начатой еще в 1940 году, но в основном все же озвученной годами войны.