После разнообразия форм свободного стиха и интонационных модуляций в «Золоте в лазури» книга «Урна» выделяется преждевсего стремлением автора выразить себя в строгом, выверенном стихе, преобладанием классического четырехстопного ямба (хотя и отмеченного богатством и своеобразием ритмических вариантов).
Безусловно, это результат осознанной программы обуздания импровизационной лирической стихии во имя тщательного исполнения поэтического задания, ограниченного сугубо «художественными» критериями. Образцом для сосредоточенно-грустных, «философических» раздумий Белого в этой книге служит медитативная лирика Пушкина, Баратынского, Тютчева, а «школой» формы, примером творческой выдержки и самодисциплины стала в первую очередь поэзия Брюсова, которому посвящена «Урна» и чей образ выразительно запечатлен в ее вступительном цикле.
Опора на избранных учителей и последовательность в реализации творческой программы позволили Белому создать в «Урне» многие из наиболее совершенных образцов его лирики. В сравнении с избыточной, резкой красочностью «Золота в лазури» «Урна» отличается сдержанностью, нарочитой тусклостью поэтической палитры. «Какие скудные, безогненные зори!» — восклицает поэт («Ночь», 1907), как бы вновь, но уже другим внутренним «я» встречаясь с тем явлением, которому ранее посвящал восторженные гимны. В книге господствуют «зимние» настроения просветленной печали, сменяющиеся воспоминаниями о пережитой душевной драме и горькими выводами:
Бесследна жизнь. Несбыточны волненья.
Ты — искони в краю чужом, далеком...
Безвременную боль разуверенья
Безвременье замоет слезным током.
(«Разуверенье», 1907)
В стихах «Урны» Белый старается не покидать четко очерченных пределов своего лирического «я»; в «Пепле», напротив, он стремится представить целый хор голосов, говорящих от имени угнетенных сословий. Преодолевая асоциальность символистской эстетики, Белый в предисловии к «Пеплу» демонстративно заявлял, что художнику-символисту не возбраняется обращаться к любым сторонам жизни: «Да, и жемчужные зори, и кабаки, и буржуазная келья, и надзвездная высота, и страдания пролетария — все это объекты художественного творчества.
Жемчужная заря не выше кабака, потому что то и другое в художественном изображении — символы некоей реальности: фантастика, быт, тенденция, философическое размышление предопределены в искусстве живым отношением художника. И потому-то действительность всегда выше искусства; и потому-то художник — прежде всего человек».
В этих утверждениях — огромный сдвиг по отношению к прежней эстетической программе Белого, согласно которой подлинный художник — прежде всего теург и прорицатель, а действительность — лишь несовершенная эманация подлинных объектов художественного познания. Столь же демонстративно Белый посвятил «Пепел» памяти Некрасова, — казалось бы, наиболее чуждого символизму из числа крупнейших русских поэтов. Влияние Некрасова наложило сильнейший отпечаток на образную структуру «Пепла».
Поэзия «Коробейников» и «Кому на Руси жить хорошо» дала Белому ключ к постижению окружающей реальности в ее социальном аспекте, в жизненной простоте, в бытовой и национальной своеобычности. Рецензируя «Пепел», Вячеслав Иванов писал, что «Некрасов разбудил в Белом человека-брата». К Некрасову восходят многие темы и образы «Пепла»: в частности, его поэма «Железная дорога» дала толчок к разработке во многих стихотворениях Белого мотива железной дороги, которая предстает символом социального гнета, несправедливости, мертвящей бесчеловечной цивилизации.
История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.
А.Белый. Новое, «яркое» слово в русской литературе. В реферате на основе анализа текстов поэтических произведений А.Белого рассмотрены следующие вопросы: -вехи жизни, связанные с творческой деятельностью поэта; -тема «вечного возвращения» как центральная в творчестве поэта; -основные мотивы самых ярких сборников: «Пепел» и «Урна». Цели и задачи автора реферата: показать значение личности А.Белого как теоретика символизма; утверждение поэтом «нового, яркого слова» в русской литературе (обновление поэтического языка, формы стиха, его ритмики, словаря, красок и др.). Эпиграфами работы выбраны слова самого А.Белого «Мне вечность – родственна» и высказывание Михаила Чехова «Время в мире Белого было не тем, что у нас. Он мыслил эпохами». Андрей Белый (псевдоним Бориса Николаевича Бугаева;)
Время рубежа веков – время рождения в русской культуре ярких индивидуальностей, личностей. Рубеж веков называют русским ренессансом. Это время явило блестящее созвездие ярких индивидуальностей. «В России в начале века был настоящий культурный ренессанс, - писал философ Бердяев. – Только жившие в это время знают, какой творческий подъём у нас пережит, какое веяние духа охватило русские души. Россия пережила расцвет поэзии и расцвет философии, пережила напряжённые религиозные искания, мистические и оккультные настроения». Значимым явлением в русской поэзии на рубеже веков был символизм. Он не охватывал всего поэтического творчества в стране, но обозначил собой особый, характерный для всего времени этап литературной жизни. Движение символистов возникло как протест против оскудения русской поэзии, как стремление сказать в ней свежее слово, вернуть ей жизненную силу.
Лучшие произведения корифеев русского символизма (Бальмонта, Брюсова, Анненского, Сологуба, Белого) освежили и обновили поэтический язык, обогатив формы стиха, его ритмику, словарь, краски. Они как бы привили нам новое поэтическое зрение, приучили объёмнее, глубже, чувствительнее воспринимать и расценивать поэзию. Символисты - творцы-художники, высокие эрудиты, люди обширных знаний, яркой индивидуальности: у каждого из них в поэзии свой тембр голоса, своя палитра красок, свой облик. Певучий Бальмонт, многогранный с литыми строфами Брюсов, тонкий психолог, созерцатель Иннокентий Анненский и мятущийся Андрей Белый.
Андрей Белый (псевдоним Бориса Николаевича Бугаева;) родился и вырос в среде московской интеллигенции, в семье знаменитого математика, профессора Московского университета Николая Васильевича Бугаева. Уже учась в университете, Белый ежедневно посещал семью Михаила Сергеевича и Ольги Михайловны Соловьевых - родителей своего друга Сергея. "Не чайный стол - заседание Флорентийской академии", - с благодарностью вспоминал Белый дом Соловьевых. Михаил Сергеевич помог Борису Бугаеву сочинить псевдоним "Андрей Белый" (белый - священный, утешительный цвет, представляющий собою гармоническое сочетание всех цветов, любимый цвет Владимира Соловьева). В 1898 году поступает на физико-математический факультет Московского университета и по его окончании учится на историко-филологическом факультете. В это время вокруг Бугаева складывается кружок московских «аргонавтов» (по стихотворению «Наш Арго»). В 1900 году Бугаев окончательно решает стать писателем. В этом году создана первая из четырех его "симфоний" - "Северная" или "Героическая". Писатель впоследствии признавался, что, называя свои первые прозаические опыты "симфониями", он и сам толком не знал, что это такое. "Симфонии" Белого больше схожи с сонатами. Слово "симфония" было для Белого своего рода символом.
Белый часто обращался к лейтмотивной технике ведения повествования. То есть выделение в произведении одной, двух и более главных тем, к которым повествователь возвращается через определенные промежутки времени. Уже во второй "симфонии" с темой "вечного возврата" борется тема жизнеутверждения. Во второй "симфонии" на первой же странице возникает образ солнца - зловещий "глаз", уставившийся на землю и проливающий на нее потоки "металлической раскаленности". Первый поэтический сборник Белого "Золото в лазури" выходит в 1904 году. В этом сборнике солнце - предмет почти что языческого поклонения: Солнцем сердце зажжено. Солнце - к вечному стремительность. Солнце - вечное окно в золотую ослепительность. "Солнце"
Стихотворение "Солнце" посвящено К. Бальмонту - автору книги "Будем как Солнце". Также в этом сборнике Белый отождествляет солнце с образом Золотого руна. В стихотворном цикле "Золотое руно" Белый преобразует древнегреческий миф в символическое иносказание жизненных целях своего поколения - поколения рубежа столетия. Нацеленность в будущее пронизывает все стихотворения раздела "Золото в лазури".
1905 – 1908 г.г. наполнены драматизмом в жизни А.Белого, связанным с его личными переживаниями – 1908 г.г…. Начинается период «исцеления» от перенесенного удара. В эти годы Белый начинает видеть Россию сквозь призму лирики Некрасова. Памяти Некрасова посвящается сборник стихотворений "Пепел" (1908). Стихотворения сборника тщательно отобраны и расположены в очень продуманном порядке. В него не вошли многие из стихотворений, написанных одновременно со стихами "Пепла", из них Белый составил следующий сборник "Урна"(1909). Идея «Пепла» точнее всего сформулирована самим Белым: «Пепел» - книга самосожжения и смерти, но сама смерть не только завеса, закрывающая горизонты дальнего, чтоб найти их в ближнем». Сборник выстроен по линии всё большего и большего просветления «горизонта» (недаром один из последних разделов сборника называется «Просветы»). Пространство "Пепла" - это система вписанных друг в друга кругов, сжимающихся по мере приближения к "центру". Первый "круг" самый большой - почти что безграничные, "пустые", "страшные", голодные пространства России, в которых обречен на рассеяние измученный болезнями, голодом и пьянством народ:
Туда, где смертей и болезней Лихая прошла колея... "Отчаяние" Тема хаоса - сквозная тема сборника - особенно акцентирована в этом разделе. Естественная реакция человека на встречу с хаосом - первобытное чувство священного ужаса. Это чувство выражено в образах "неизвестности", "оторопи": «Где по полю оторопь рыщет, Восстав сухоруким кустом... " "Отчаянье"
Пространство "круга" - "Деревни" - имеет более четкие контуры. Оно уже не пусто, а насыщено предметами подчеркнуто обыденными. В контексте общего замысла сборника и высунутый "красный язык" висельника, и стаи то черных, то изумрудных мух, и кровь, свищущая пеной "из-под красной рукоятки" - символы безысходной, тупиковой, совершающейся в одномерном пространстве смерти: Красною струею прыснул Красной крови ток. Ножик хряснул, ножик свистнул, В грудь, в живот и в бок. "Убийство Пространство следующего раздела "Город" еще конкретнее: Москва "пира во время чумы". Ритуальная пляска Смерти перенесена в "Городе" с открытых пространств России в замкнутый мирок квартир:
В этом мирке живут беспечные богатые люди, которые не видят ничего вокруг себя. Особое значение мотивы жертвенности и крестного страдания приобретают в разделе "Безумие"(венок из "колючей крапивы"):... Здесь хозяин гостье рад. Звякнет в пол железной злостью Там косы сухая трость, Входит гостья, щелкнет костью, Взвеет саван: гостья смерть. "Маскарад" Над простором плету, неподвижен, Из колючей крапивы венок... "В полях"
Кто зовет благоуханной клятвою, Вздохом сладко вдаль зовет идти, Чтобы в день безветренный над жатвою Жертвенною кровью изойти? "Жизнь" Это мотивы, которые возвращают надежду. Она слабо забрезжит в последнем стихотворении раздела - "Друзьям", - зато укрепится и усилится в следующем разделе "Просветы": "Пепел" является самым трагическим стихотворным сборником Андрея Белого.
Следующий его сборник -"Урна"(1909). Этот сборник посвящен Брюсову. Большинство стихотворений сборника носят элегический характер, хотя в "Урне" содержатся и глубоко личные, почти что дневниковые записи о пережитой драме: Год минул встречи роковой, Как мы, любовь лелея, млели... И ежели тебя со мной Любовь не связывает боле, Уйду, сокрытый мглой ночной, В ночное, в ледяное поле... Сложу в могиле снеговой Любви неразделенной муки... "Ссора" "Урна" - последнее, что создал Андрей Белый в драматическое четырехлетие (гг.).
В конце 1910 года А.Белый со своей женой Асей Тургеневой едут в путешествие по Северной Африке. Вернувшись из путешествия по Северной Африке, весной 1911 году в Россию Белый пишет "Путевые заметки" - самое светлое произведение из всех им написанных. В марте 1912 года он с женой уезжает в Европу, где живет до 1916 года, изредка наезжая в Россию. В сентябре 1916 Белый возвращается на родину. Россия ожидает его. С Россией Белый переживает ее самое трагическое время: Рыдай, буревая стихия, В столбах громового огня! Россия, Россия, Россия, Безумствуй, сжигая меня!.. Россия, Россия, Россия, Мессия грядущего дня! «Родине» Это написанное в августе 1917 года самое знаменитое стихотворение Белого точнее всего передаёт отношение поэта к свержению царизма. В Духов день 20 июня 1921 года он начинает писать поэму "Первое свидание" - реквием по сгоревшему в буревой стихии миру, по своей молодости, по гибнущей русской культуре.
"Первое свидание" - вершина поэзии Андрея Белого 20-х годов. Дальше начинается "путь нисхождения". "Мне всю жизнь грезились какие-то новые формы искусства, в которых художник мог бы пережить себя слиянным со всеми видами творчества... Я хотел вырваться из тусклого слова к яркому", - признавался Белый, и действительно, поиск, непокой, движение образуют самое существо его человеческой и писательской натуры. Последние годы жизни Белого не составляют исключения, скорее даже наоборот: пробуются все новые формы, жанры, стили, писатель сочетает работу над "Москвой" с путевыми заметками "Ветер с Кавказа" и "Армения", с трудами по стиховедению, философскими этюдами и культурологическими опытами, обращается к театральным инсценировкам и даже киносценарию.
Смерть писателя в 1934 году была осознана современниками как завершение целой эпохи. И совершенно очевидно, что созданные Белым поэтические произведения и проза оставила глубокий след не только в литературе, но и во всей русской культуре. Андрей Белый – это одна из самых ярких личностей начала 20 века, видный представитель и теоретик русского символизма. Это энциклопедически образованный человек. Примечательно, что принципы символизма Белый стремился утверждать как в своих художественных произведения, так и в теоретических работах: «Символизм» (1910), «Арабески» (1911), «Трагедия Творчества. Достоевский и Толстой» (1911), «Поэзия слова» (1922), «Мастерство Гоголя» (1934) и др. Мемуары Андрея Белого вошли в число основополагающих книг по истории символизма и литературы начала 20 века (три тома: «На рубеже столетий», «Начало века», «Между двух революций»). Известно, что многие русские поэты обязаны А.Белому как чуткому и мудрому учителю. Изобретательность, воздушная грация и острота, отличающие многие стихотворения А.Белого, не оставляет равнодушным читателя.
139, стр. «Посвящаю эту книгу Валерию Брюсову». В издательских гравированных обложках с изображением урны, венка и скорбящего Ангела. Формат: 18х11,5 см. Третий сборник стихов автора!
Библиографические источники:
1. The Kilgour collection of Russian literature 1750-1920. Harvard-Cambrige, 1959 - отсутствует!
2. Книги и рукописи в собрании М.С. Лесмана. Аннотированный каталог. Москва, 1989, №240.
3. Библиотека русской поэзии И.Н. Розанова. Библиографическое описание. Москва, 1975, №2200.
4. Тарасенков А.К. Русские поэты XX века, М., 1966, стр. 53.
5. Тарасенков А.К., Турчинский Л.М. Русские поэты XX века, М., 2004, стр. 104.
В начале весны 1909 года вышла в свет 3-я книга стихов Андрея Белого - «Урна». В отличие от предыдущего стихотворного сборника с явно выраженными «некрасовскими мотивами», «Урна», - по выражению самого автора, книга философических раздумий и разочарованных страстей. Три ступени своей поэтической эволюции, обозначившиеся в трех вышедших книгах, А. Белый объясняет так:
«Озаглавливая свою первую книгу стихов "Золото в лазури", я вовсе не соединял с этой юношеской, во многом несовершенной книгой того символического смысла, который носит ее заглавие: Лазурь - символ высоких посвящений. Золотой треугольник - атрибут Хирама, строителя Соломонова Храма. Что такое лазурь и что такое золото? На это ответят розенкрейцеры. Мир, до срока постигнутый в золоте и лазури, бросает в пропасть того, кто его так постигает, минуя оккультный путь: мир сгорает, рассыпаясь Пеплом; вместе с ним сгорает и постигающий, чтобы восстать из мертвых для деятельного пути. «Пепел» - книга самосожжения и смерти: но сама смерть есть только завеса, закрывающая горизонты дальнего, чтоб найти их в ближнем. В «Урне» я собираю свой собственный пепел, чтобы он не заслонял света моему живому «я». Мертвое «я» заключаю в «Урну», и другое, живое «я» пробуждается во мне к истинному. Еще «Золото в лазури» далеко от меня... в будущем. Закатная лазурь запятнана прахом и дымом: и только ночная синева омывает росами прах... К утру, быть может, лазурь очистится»...
Книгу открывают четыре стихотворения, посвященные В. Я. Брюсову. В одном из них, названном «Созидатель», рисуется обобщенный портрет поэта-символиста - преобразо-вателя мира людей и мира идей:
В строфах - рифмы, в рифмах - мысли
Созидают новый свет...
Над душой твоей повисли
Новые миры, поэт.
Всё лишь символ... Кто ты? Где ты?..
Мир - Россия - Петербург -
Солнце - дальние планеты...
Кто ты? Где ты, демиург?..
В сборник «Урна» были включены и интимные лирические стихи, подводящие черту под его мучительными и неразделенными чувствами к Любови Дмитриевне. Теперь к нему, наконец, возвращался давным-давно забытый покой, но рана в душе заживала долго:
Устами жгла давно ли ты
До боли мне уста, давно ли,
Вся опрокинувшись в цветы
Желтофиолей, роз, магнолий.
И отошла... И смотрит зло
В тенях за пламенной чертою.
Омыто белое чело
Волной волос, волной златою.
Померк воздушный цвет ланит.
Сомкнулись царственные веки.
И всё твердит, и всё твердит:
А в это время мистицизм напрочь завоевывал Россию и умы наиболее просвещенных ее обитателей. Из дворянских и купеческих кругов к Белому шли авторитарные формы миросозерцания и религиозные настроения, легко переходившие в мистику. Политические взгляды этой среды подготовляли будущие выступления «кадетов» и «октябристов» с ярко выраженным национализмом и идеей великодержавности. Наконец, эта среда «устремлялась меблировать свою жизнь на западноевропейский лад и проводить свои досуги с изящной утонченностью» (Луначарский). Отсюда - культ красоты, эстетство. - Мистицизм у Белого обнаружился рано и остался навсегда. Влияние Владимира Соловьева сообщало мистицизму Белого характер эсхатологический. По временам у Белого вспыхивает раздражение против кружкового «мистериального наркоза», против «апокалипсических экстазов, если они преподаются в кабачках», и он призывает «с пути безумий к холодной ясности искусства, к гистологии науки», к «строгости теории познания». Но позитивистом Белый не стал. Крайний индивидуалист, Белый остро ощутил свое одиночество. Он пробует найти спасение в своеобразном народничестве и объявляет уже себя «пророком полей». Из общения с деревней Белый вынес сюиту стихотворений бытового «некрасовского» типа. Но полевая романтика не спасла «согбенного, бледного странника». Разочарование Белого в крестьянской России было тем острее, что он подходил к ней с отголосками барских, усадебных вкусов. Белый покидает деревню, вновь возвращаясь к привычной культуре столицы. Здесь он быстро перебрасывается от «экспериментальной эстетики» к умозрению. Он конструирует литературную теорию символизма, но символизм оказывается для Белого «не литературной школой, а новым мировоззрением, гармонически сочетающим религиозный, жизненный путь, искусство и спекулятивное мышление». «Смысл искусства - только религиозен». Отсюда новый порыв - в антропософию, но это будет чуть позднее. Белый знал Минцлову, что называется, сызмальства: встречал в доме друзей отца Танеевых. Дочь известного московского юриста, она была на двадцать лет старше и вроде бы ничем не выделялась среди остальных. Теснейшим образом судьбы Белого и Минцловой переплелись лишь в 1908 года, когда у Анны Рудольфовны неожиданно открылись медиумические способности. Помимо того, она зарекомендовала себя и как предсказатель. По общему и единодушному мнению, внешне она напоминала Е.П. Блаватскую - такая же грузная и апатичная, с магнетически притягивающим, почти что гипнотическим взглядом. Описывая ее, Белый не пожалел красок:
«Большеголовая, грузно-нелепая, точно пространством космическим, торичеллиевою своей пустотою огромных масштабов от всех отделенная,- в черном своем балахоне она на мгновение передо мною разрослась; и казалось: ком толстого тела ее - пухнет, давит, наваливается; и - выхватывает: в никуда! Я помню, бывало,- дверь настежь; и - вваливалась, бултыхаяся в черном мешке (балахоны, носимые ею, казались мешками); просовывалась между нами тяжелая головища; и дыбились желтые космы над нею; и как ни старалась причесываться, торчали, как змеи, клоки над огромнейшим лбиной, безбровым; и щурились маленькие, подслеповатые и жидко-голубые глазенки; а разорви их,- как два колеса: не глаза; и - темнели: казалось, что дна у них нет; вот, бывало, глаза разорвет: и - застынет, напоминая до ужаса каменные изваяния степных скифских баб средь сожженных степей. И казалася каменной бабой средь нас: эти «бабы»,- ей-ей, жутковаты!» Несмотря на столь нелестную характеристику, Минцлова умела привораживать к себе людей. Она объявляла себя вестницей запредельного мира, подобно Е.П. Блаватской (а в последствии и Е.И. Рерих), имела контакты с таинственными ноосферными посланцами, называемыми Учителями, и уверяла (не без успеха), что выполняет их волю. По их поручению и с их благословения Минцлова якобы должна бы-ла создать в России «Царство Духа». Одной из первых жертв гипнотических чар Минцловой в свое время стал Макс Волошин. Он познакомился с ней в Париже в 1903 году, куда Минцлова приехала на Теософский конгресс, и быстро попал под интеллектуальное и психологическое влияние новоявленной пророчицы. Вместе они даже совершили сакральное паломничество в Руанский собор. Минцлова говорила почти на всех европейских языках и, кроме того, в совершенстве владела санскритом, древнегреческим и латынью. Все свободное время она проводила в библиотеках, где знакомилась с такими древними и средневековыми текстами (в особенности герметическими, алхимическими и вообще - эзотерическими), о которых другие даже слыхом не слыхивали. Периодически Минцлова впадала в беспричинный страх, а несколько невидимых «эфирных людей», живших, как она считала, внутри нее или же вокруг ее тела, начинали наперебой говорить разными голосами. Судя по всему, она явля-лась либо информационным ретранслятором околоземной ноосферы, либо кандидатом для помещения в психлечебницу, что более вероятно… Волошин, чьи руки обладали целительными свойствами (он умел снимать боль, успокаивать припадочных и лечить от многих болезней), неоднократно приводил Минцлову в чувство и вполне отдавал себе отчет, с кем имеет дело. В одном из парижских писем он сообщал: «В Средние века она, конечно же, была бы сожжена на костре, как колдунья, и не без основанья. Она почти слепа и узнает людей только по ореолам вокруг головы, почти всегда умирает от болезни сердца, живет переводами Оскара Уайльда; нет ни одного человека, который, приблизившись к ней, остался бы вполне тем, чем он был». Не остался равнодушным и сам Макс. Полуслепой, грузной и беспокойной «женщине-вамп» поэт посвятил такие строки:
Безумья и огня венец
Над ней горел,
И пламень муки,
И ясновидящие руки,
И глаз невидящих свинец,
Лицо готической сивиллы,
И строгость щек, и тяжесть век,
Шагов ее неровный бег -
Всё было полно вещей силы.
Её несвязные слова,
Ночным мерцающие светом,
Звучали зовом и ответом.
Таинственная синева
Её отметила средь живших...
В 1909 и 1910 годах в оккультные тенета женщины-медиума попали Андрей Белый и Вячеслав Иванов. Последний - даже в большей степени. Потеряв горячо любимую жену Л. Д. Зиновьеву-Аннибал, он оставался вдовцом и, возможно, именно этим и привлекал незамужнюю Анну Минцлову. Да и по возрасту они более подходили друг другу. Хотя, быть может, создав «мистический триумвират» Белый - Иванов - Минцлова, роковая оккультистка рассчитывала, что со временем тройственный союз перерастет в тройственную семью по типу тех, которые постоянно возникали и распадались в разных комбинациях среди посетителей и завсегдатаев ивановской «Башни». А. Белому подобный исход, безусловно, не внушал ничего, кроме отвращения. Вячеслав Иванов также думал иначе, но по другой причине: его гораздо больше, чем «дама под пятьдесят», привлекала молодая падчерица Вера Шварсалон, дочь Л.Д. Зиновьевой-Аннибал от первого брака: она-то и стала второй женой «Вячеслава Великолепного». Между тем очередная размолвка произошла с Блоком. Еще в январе 1909 года, когда Белый приезжал в Петербург для чтения лекции, друзья вновь встретились в своем любимом ресторане, где и состоялось их вполне лояльное, но бескомпромиссное объяснение. В письме матери, переехавшей с мужем (отчимом Блока) на его новое место службы - в Ревель, Блок так описал свою встречу с Белым: «Третьего дня мы с ним несколько часов хорошо поговорили. Установили дружеские личные отношения и вражеские - литературные». Взаимоотношения обоих поэтов, наконец, в полной мере обрели то самое качество, которое по сей день принято обозначать одним словом «дружба-вражда». Но настоящий разрыв между Белым и Блоком произошел только спустя два месяца. Между тем судьба неумолимо подводила Борю Бугаева к сближению с Асей Тургеневой. Сестер Тургеневых - Анну (Асю), Наталью и Татьяну - он знал давно, с 1905 года, когда они еще девочками впервые приехали в Москву. После скоропостижной смерти отца, Алексея Николаевича Тургенева, мать трех сестер Софья Николаевна вторично вышла замуж за Владимира Константиновича Кампиони, служившего лесничим в Волынской губернии, и постоянно там проживала. Дочери росли под присмотром тети - М.А. Олениной-д"Альгейм, известной камерной певицы, муж которой, тоже известный музыкальный деятель Пьер (Петр Иванович) д"Альгейм (1862-1922) - обосновался в Москве, где организовал очень популярный в начале XX века «Дом песни». Покойный отец девушек А. Н. Тургенев приходился двоюродным племянником великому русскому писателю И. С. Тургеневу. В свою очередь, Софья Николаевна (урожденная Бакунина) являлась родной племянницей «отца анархии» Михаила Бакунина, хотя никогда не встречалась со своим знаменитым родственником. Таким образом, Ася Тургенева и ее сестры были двоюродными внучками сразу двух выда-ющихся деятелей отечественной истории и культуры. Все три сестры получили разностороннее образование и воспитание. Самой красивой из них считалась старшая На-талья; ее огромные глаза притягивали мужчин как омуты (глаза русалки, скажет А. Белый, - не то ангелица, не то ведьмочка; позже ему самому тоже придется испытать их чары). У нее не было недостатка в завидных ухажерах, многим она вскружила голову, но замуж вышла за журналиста Александра Михайловича Поццо (1882-1941), редактора московского журнала «Северное сияние». На Татьяне после долгого ухаживания женился Сергей Соловьев, а Асе суждено было стать спутницей жизни Андрея Белого. Отличаясь исключительной скромностью и молчаливостью, она, тем не менее, первой сделала шаг навстречу своей судьбе, предложив Белому позировать для портрета. Глаза восемнадцатилетней девушки с обвисающими пепельными волосами действительно умели заглядывать в душу. И сердце поэта дрогнуло от лучезарной улыбки. «Она мне предстала живою весною, - напишет он незадолго до смерти, - когда оставались мы с нею вдвоем, то охватывало впечатление, будто встретились после долгой разлуки; и будто мы в юном детстве дружили. И уже поднималась уверенность в первых свиданиях наших, что эта девушка в последующем семилетии станет самой необходимой душой». Увлечение Асей росло и крепло день ото дня. Первое объяснение произошло во время поездки в последнюю декаду апреля 1909 года в Саввинский монастырь близ Звенигорода. Они отправились туда впятером вместе со старшей сестрой Аси Наташей, ее будущим музеем А. Поццо и ближайшим другом Белого Алексеем Петровским и ос-тановились в монастырской гостинице. Отдав должное церковным службам, Борис и Ася, несмотря на далеко не детский возраст, увлеклись лазаньем по деревьям. На самой вершине одного из них и состоялось их решающее объяснение. Авдрей Белый окончательно и бесповоротно решил связать с ней свою судьбу. Спустя четверть века А. Белый заново пережил давнее чувство в 3-м томе своих незавершенных мемуаров:
«Мне запомнился наш разговор - на дереве, свисающем над голубым, чистым прудом, испрысканным солнцем; запомнились и отражения: вниз головой; из зеленого облачка листьев, в мгновенных отвеинах (так!) ветра,- я видел то локоны Аси, то два ее глаза, расширенных, внятно внимающих мне; и запомнился розовый шелк ее кофточки; вдруг ветви прихлынут к лицу: ничего; под ногами - двоился, троился отточенный ствол, расщепляемый легкой рябью; запомнились спины склоненных под нами Наташи и Поццо, сидящих глубоко внизу: на зелененьком бережку. В деревне мы прожили всего несколько дней; но они отделили меня навсегда от унылого прошлого; собрались мы уехать; но подали счет; оказалось же: заплатить-то и нечем; и пришлось А. Петровскому ехать в Москву за деньгами, оставив две пары «романтиков» в залог монахам, заведующим гостиницей». По возвращении в Москву Ася была вынуждена немедленно отправиться на Волынь, чтобы навестить умиравшую бабушку Бакунину, проживавшую у своей дочери (матери Аси). Оттуда новая возлюбленная А. Белого должна была вернуться в Брюссель, дабы закончить школу гравюры. Разлуке предстояло стать испытанием их любви на прочность. Пока что основным связующим звеном становились письма. Белый написал их превеликое множество - одно длиннее другого (иногда писал всю ночь напролет), но, к сожалению, ни одно из них не сохранилось; единственно же, что доказала за эти полтора года сама Ася, - это нелюбовь к эпистолярному жанру…
Характерные идейные и художественные особенности "младосимволистского" течения и художественного метода символизма проявились в творчестве Андрея Белого (псевд., наст, имя – Борис Николаевич Бугаев; 1880–1934) – поэта, прозаика, критика, автора работ по теории символизма, мемуаров, филологических исследований. В философских и эстетических исканиях А. Белый был всегда противоречив и непоследователен. На первом этапе своего идейно-творческого развития он увлекался Ницше и Шопенгауэром, философскими идеями Вл. Соловьева, затем неокантианскими теориями Риккерта, от которых вскоре решительно отказался; с 1910 г. стал страстным проповедником антропософских взглядов философа-мистика Рудольфа Штейнера.
Под воздействием Ницше и Шопенгауэра Белый считал, что самая выразительная форма искусства, которая может охватить все сферы человеческого духа и бытия, есть музыка, – она определяет пути развития искусства нового времени, в частности поэзии. Этот тезис Белый пытался доказать своими "Симфониями", навеянными идеями Соловьева и построенными на сказочных фантастических мотивах, в основном средневековых легенд и сказаний. "Симфонии" полны мистики, предощущений, ожиданий, которые своеобразно сочетались с обличением духовного обнищания современного человека, быта литературного окружения, "страшного мира" мещанской бездуховной обыденности. "Симфонии" строились на столкновении двух начал – высокого и низкого, духовного и бездуховного, прекрасного и безобразного, истинного и ложного, реальности чаемой и являющейся. Этот основной лейтмотив развивается в многочисленных образных и ритмических вариациях, бесконечно изменяющихся словесных формулах и рефренах.
В 1904 г., одновременно со "Стихами о Прекрасной Даме" А. Блока, появился первый сборник стихов А. Белого "Золото в лазури". Основные стилевые особенности стихов этой книги определены уже в ее названии. Сборник наполнен светом, оттенками радостных красок, которыми пылают зори и закаты, празднично освещая мир, стремящийся к радости Вечности и Преображению. Тема зорь – сквозной мотив сборника – раскрывается в типично символистском ключе мистических ожиданий. И здесь, как и в "Симфониях", мистическая фантастика Белого сплетена с гротеском. Такое сплетение двух стилевых стихий станет характерной особенностью стиля А. Белого, поэта и прозаика, у которого высокое всегда граничит с низким, серьезное – с ироническим. Романтической иронией освещается в сборнике и образ поэта, борющегося с иллюзиями своего художественного мира (он переживает уже эпоху "разуверений"), которые, однако, остаются для него единственной реальностью и нравственной ценностью.
Стихи последнего раздела сборника – "Прежде и теперь" – предвосхищают мотивы, образы, интонации будущей его поэтической книги "Пепел". В поэзию А. Белого вторгается современность – бытовые сценки, зарисовки повседневности жизни, жанровые картинки из быта города.
Сильнейшее воздействие на развитие миросозерцания А. Белого оказала революция 1905–1907 гг. Миф Вл. Соловьева о пришествии Вечной Женственности не реализовался. В сознании поэта наступает кризис. События современности, реальная жизнь с ее противоречиями все более привлекают его внимание. Центральными проблемами его поэзии становятся революция, Россия, народные судьбы.
В 1909 г. выходит самая значительная поэтическая книга А. Белого – "Пепел". В 1920-х годах в предисловии к собранию своих избранных стихов Белый так определил основную тему сборника: "...Все стихотворения „Пепла” периода 1904– 1908 годов – одна поэма, гласящая о глухих, непробудных пространствах Земли Русской; в этой поэме одинаково переплетаются темы реакции 1907 и 1908 годов с темами разочарования автора в достижении прежних, светлых путей" .
Книга посвящена памяти Н. А. Некрасова. От мистических зорь и молитв, вдохновленных лирикой Вл. Соловьева, Белый уходит в мир "рыдающей Музы" Некрасова. Эпиграфом поэт берет строки из известного некрасовского стихотворения:
Что ни год – уменьшаются силы,
Ум ленивее, кровь холодней...
Мать-отчизна! дойду до могилы,
Не дождавшись свободы твоей!
По желал бы я знать, умирая,
Что стоишь ты на верном пути,
Что твой пахарь, поля засевая,
Видит ведреный день впереди...
Тема России, нищей, угнетенной, в стихах "Пепла" – основная. Но, в отличие от лирики Некрасова, стихи А. Белого о России наполнены чувством смятенности и безысходности. Первая часть книги ("Россия") открывается известным стихотворением "Отчаяние" (1908):
Довольно: не жди, не надейся –
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!
Века нищеты и безволья,
Позволь же, о родина-мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать:
<...>
Где в душу мне смотрят из ночи,
Поднявшись над сенью бугров,
Жестокие, желтые очи
Безумных твоих кабаков, –
Туда, – где смертей и болезней
Лихая прошла колея, –
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
А. Белый пишет о деревне, городе, "горемыках" (так названы разделы книги), скитальцах, нищих, богомольцах, каторжниках, "непробудных" пространствах Руси. Поэт широко использует поэтические традиции народной лирики. В передаче народного стиля, ритма народного стиха он формально достигает предельной виртуозности. Но, в отличие от Блока, А. Белый не сумел выйти за пределы формальной стилизации, не усмотрел в народном творчестве его основного пафоса – жизнеутверждения и исторического оптимизма. Чувству роковой неприкаянности русской жизни соответствуют в стихах сборника заунывные ритмы стиха, тусклые, серые пейзажи. В этом сборнике нет сияющих красочных эпитетов, пронизывающих книгу "Золото в лазури"; здесь все погружено в пепельную серость полутонов.
Стихи А. Белого о России значительны по формальному мастерству, ритмическому разнообразию, словесной изобразительности, звуковому богатству. Но художественно они несоизмеримы со стихами А. Блока о Родине, написанными в то же время. Если раздумья Блока о России полны оптимистических ожиданий начала больших жизненных перемен, если для поэта во тьме всегда сияет свет, если в просторах родной страны он ощущает ветер грядущей битвы, то мысли А. Белого о России пронизаны чувством отчаяния, а представления поэта о будущем – мертвенная тишина могильных погостов.
Своеобразна (в отличие от Брюсова и Блока) по идейно- творческой трактовке и тема города: ей уделено в "Пепле" значительное место. Белый пишет о конкретных революционных событиях 1905 г. ("Пир", "Укор", "Похороны"), городской бытовой жизни, прежде всего о "призрачности" современного города. Среди городского маскарада призраков внимание поэта привлекает символ рока и революции – "Красное домино", образ, который станет одним из центральных в романс "Петербург".
В 1909 г. вышла книга стихов А. Белого "Урна". В предисловии к ней поэт писал, что если "Пепел – книга самосожжения и смерти", то основной мотив "Урны" – "раздумья о бренности человеческого естества с его страстями и порывами". Эта книга ориентирована уже па иные историко-литературные традиции – традиции Батюшкова, Державина, Пушкина, Тютчева, Баратынского. Белый предстает в книге как блестящий версификатор, но все это – стилизации, явление изощренного стилистического маскарада.
В области поэтики "Урна" – книга откровенно формального эксперимента. По меткому выражению одного из критиков, это своеобразное словесное "радение". Сборник был вершиной формальных поисков, искусных стилизаций, отразивших работу А. Белого над поэтикой русского стиха. Эго была попытка проверить теорию поэтической практикой. "Урной" завершился целый этап поэтического развития А. Белого.
В это же время А. Белый написал ряд статей, посвященных экспериментальному изучению ритма. Его опыты положили начало формальному изучению художественного текста ("Лирика и эксперимент", "Опыт характеристики русского четырехстопного ямба", "Сравнительная морфология ритма русских лириков в ямбическом диметре", "Магия слов"). На них во многом опиралась русская школа формалистов.
В 1910-е годы А. Белый-поэт не создает ничего принципиально нового. Он начинает работать над большой эпопеей, условно названной "Восток и Запад". Метафизический характер социально-исторических концепций А. Белого заранее определил неудачу книги. Написать эпопею он не смог, но создал повесть "Серебряный голубь" – о мистических исканиях интеллигента, пытающегося сблизиться с народом на сектантской основе, и роман "Петербург" – самое значительное свое произведение в прозе. В эти годы он пишет статьи о символизме ("Символизм", "Луг зеленый", "Арабески"), в которых подводит итог многолетним размышлениям об искусстве и делает новую попытку обосновать направление.
Эстетические взгляды А. Белого тех лет определили художественную специфику его прозы. А. Белый утверждал, что истоки современного искусства – в трагическом ощущении рубежа эпох человеческой истории. "Новая" школа знаменует кризис миросозерцаний. "Новое искусство" утверждает примат творчества над познанием, возможность лишь в художественном акте преобразовать действительность. Цель символизма – пересоздание личности и раскрытие более совершенных форм жизни. Символическое искусство в основе своей религиозно. А в трактате "Эмблематика смысла" Белый построил систему символизма на базе философии Риккерта. Он писал, что символизм для него – "религиозное исповедание", имеющее свои догматы. Символический образ, считал Белый, ближе к религиозному символизму, чем к эстетическому. Вне творческого духа мир есть хаос, сознание ("переживание") творит действительность и организует ее по своим категориям. Художник не только творец образов, но и демиург, создающий миры. Искусство есть теургия, религиозное деяние. Культура исчерпана, человечество стоит перед преображением мира и новым богоявлением. Таковы основные тезисы эстетической системы А. Белого 1910-х годов.
Прозаические произведения А. Белого этого времени – своеобразное явление в истории прозы. Белый перевернул синтаксис, затопил словарь потоком новых слов, совершил "стилистическую революцию" русского литературного языка, которая завершилась (в большинстве его опытов) неудачей.
В романе "Петербург", развертывая тему города, намеченную в "Пепле", А. Белый создал мир невероятный, фантастический, полный кошмаров, извращенно-прямых перспектив, обездушенных людей-призраков. В романе нашли свое законченное выражение основные идеи и художественные особенности творчества Белого предшествующих лет, осложненные теперь его увлечением мистической философией теософов. В нем отразилось и отрицательное отношение "младосимволистов" к городской культуре как культуре Запада, искусственно насажденной в России волею Петра, и отрицание ими самодержавно-бюрократического государства.
Петербург у Белого – призрак, материализованный из желтых туманов болот. В нем все подчинено нумерации, регламентированной циркуляции бумаг и людей, искусственной прямолинейности проспектов и улиц. Символом мертвенных бюрократических сил Петербурга и государства выступает в романе царский сановник Аполлон Аполлонович Аблеухов, стремящийся законсервировать, заморозить живую жизнь, подчинить страну бездушной регламентации правительственных установлений. Он борется с революцией, преследует людей с "неспокойных островов". В его образе проступают черты К. Победоносцева, известного консерватора К. Леонтьева, требовавшего "подморозить
Россию", щедринских героев. Но власть и сила Аблеухова призрачны. Он живой мертвец, обездушенный автомат императорской государственной машины. В заостренной гротескной сатире на абсолютизм, полицейско-бюрократическую систему царизма – сила романа, обусловленная связями его с критической линией русской литературы (Пушкина, Гоголя, Достоевского), образы которой трансформирует А. Белый.
В целом роман формируется ложной идеей Белого о смысле, целях, силах революции, противопоставлением истинности "революции в духе", как начала подлинного преображения жизни, неистинности социальной революции, которая может свершиться лишь после и в результате духовного преображения человека и человечества под влиянием мистических переживаний, мистически осознанного грядущего кризиса культуры. Используя принятую символистами символику цветов, А. Белый противопоставляет "Красному домино", социальной революции, – "Белое домино", символ чаяний подлинного (мистического) преображения мира.
В сюжетной схеме этого романа заключена сложная философско-историческая концепция А. Белого, его апокалипсические чаяния. И консерватор Аблеухов, и его сын- революционер, и Дудкин оказываются орудиями одного и того же "монгольского" дела нигилизма, разрушения без созидания.
После Октябрьской революции А. Белый ведет занятия по теории поэзии с молодыми поэтами Пролеткульта, издает журнал "Записки мечтателей" (1918–1922). В своем творчестве и после Октября он остается верен символистской поэтике, особое внимание уделяет звуковой стороне стиха, ритму фразы.
Из произведений А. Белого советского периода значительный интерес представляют его мемуары "На рубеже двух столетий" (1930), "Начало века. Воспоминания" (1933), "Между двух революций" (1934), в которых рассказывается об идейной борьбе в среде русской интеллигенции начала века, о предоктябрьской России.
- Белый А. Стихотворения. Берлин; Пг.; М., 1923. С. 117.
